– Нет.
При этом ни малейшего желания солгать или как-то оправдаться. Такая беззащитная искренность порождала желание пожалеть ее. А тут книги, тишина и мы вдвоем. Она была так некрасива, что возбуждала желание лечь с ней и сделать ее красивой! Но это, конечно, было невозможно! Парадоксальный секс! Я его открыл.
– Так что же бывает у вас в клубе? – спросил я, уже в полной безнадежности продолжая домогаться.
– Кино и танцы, – прошептала она, вздохнув, как бы наконец ответив на мои домогания в очень неудобной позе.
– А к вам в библиотеку ходят комсомольцы? – сделал я еще одну несколько извращенную попытку.
– Очень редко, – прошептала она после долгого молчания, видимо припоминая читателей. – В основном книги берут местный агроном и учителя.
Боже, какая печальная девушка и как мне хотелось приобнять ее и приласкать! А ведь мне предстояло по поводу слышанного написать гневную статью, в основном направленную против нее.
Я удрученно поплелся к председателю колхоза. Как я потом узнал, у него было прозвище Чапай. Он нервно набрасывался на всех, хотя, в сущности, был незлым человеком.
Посадив в свою машину, он с гордостью провез меня возле цветущих пшеничных полей. А потом мы подъехали к огромному, уходящему за горизонт кукурузному полю, где кукуруза, несмотря на середину августа, возвышалась над землей на двадцать, в рекордных случаях на тридцать сантиметров. Ждать от нее початков было бы все равно что ждать ребенка от трехлетней девочки. А у нас под Астраханью, еще до всякой кукурузной кампании, я видел могучие заросли ее, с лихими метелками и иногда с несколькими початками на стебле.
– Нам приказали засеять кукурузой лучшие земли! – кричал председатель бесстрашно, как Чапаев, нападая на Хрущева. – А я не знаю, стоит ли здесь косить или дешевле пустить скот, пока снег не выпал!
Потом он мне показал коровник, птицеферму и другие колхозные заведения. Кстати, когда мы подъехали к птицеферме, десяток женщин, лузгавших семечки у ее входа, вбежали в помещение, весело крича:
– Бабоньки, Чапай приехал!
После этого мы зашли в какую-то столовку, где обед плавно перешел в ужин. Председатель, ругая Хрущева, беспрерывно жаловался на кукурузу, которая не дает и не даст разбогатеть хозяйству. Я был польщен его доверчивой руганью при мне в адрес высшего начальства, но позже убедился, что люди чем дальше от центра, тем откровенней.