Писали потом долгие годы писаки по разному поводу трафаретную фразу: «Лихие казаки молодецким ударом…» А как иначе? Так и говорили в древние времена: мол, бегут самодурью в степь в молодечество. А молодцы и бьют молодецки.
К 1 июля подошел с армией Потемкин и обложил город Очаков по всем правилам. Началась осада, которую благородный Румянцев, не выдержав, назвал «осадой Трои».
Правым крылом русских войск командовал генерал-аншеф Меллер, положивший начало славному баронскому роду вояк Меллеров-Закомельских, центром – князь Николай Васильевич Репнин, а левым флангом – прибывший из Кинбурга с войсками Суворов. Этот все подбивал начальство на штурм: «Я б этот Очаков еще в апреле взял…» Душу отводил с казаками на шермициях. Изощрялись казаки и мамелюки в лихости. Кто – кого?.. Выскакивали турки из крепости, все норовили Суворова захватить, а тот казаками загораживался. Видят раз: вьется перед русскими рядами бусурман, и не конь под ним, а сам сатана. Суворов – сейчас же: «Братцы, продайте мне этого конишку», и за кошелек. Казаки, не торгуясь, кинулись – приводят коня: «Пожалте деньги!» Озлели мамелюки, налетели. Один было прорвался, но успели, подняли его с седла на пики. Суворов ему, умирающему, из-за казачьих спин – ручкой: «Что, брат? Взяли?»
Потемкин не спешил, ждал, что турки, потеряв флот, сами ему город сдадут. Съехались в лагерь знатные господа и обольстительнейшие женщины, вроде как на пикник. Музыка гремела. Праздники устраивали под сенью крыл Амура – смертельная опасность от турецких ядер, постоянные сцены гибели и страданий обостряли инстинкты. Помимо турецкой крепости Потемкин не менее рьяно осадил некую графиню, которая из-за присутствия мужа, человека, по мнению всех, ничтожного, светлейшему князю не давалась. Раззадоренный Потемкин обещал в хмельном образе ближним своим, в том числе и Матвею Платову: «Я эту фортецию возьму и в честь удачного приступа салют устроим. Будьте наготове!»
Раз завлек он бедную графиню в палатку, где и пала она жертвой его низких домогательств, а обделав дело, дернул светлейший особый шнурок, предупрежденные сообщники дали знак, и пушкари, с утра стоявшие наизготовку у батареи, отсалютовали на весь лагерь орудийным громом.
Муж несчастной (а может, и счастливой, – кто их, женщин, разберет?) графини, человек острый и безнравственный, лишь пожал плечами и усмехнулся: «Экое “ку-ка-ре-ку!”»