– Так, – глубокомысленно произнесла Боброва.
Чашка и тарелка перед ней были пусты. Она держала в руках рассказ Морхинина. Причем держала как-то грубо и небрежно, сминая страницы явно замасленными пальцами.
– Так, – снова повторила Боброва. – Ну, я прочитала половину… Сам написал-то?
– То есть? – растерялся Морхинин. – Ну, конечно, сам. А почему вы спрашиваете?
– Да, мне кажется, это отрывок из какой-то большой вещи, – уставившись в рукопись, продолжала опытная Боброва.
«Вот черт, и не обманешь их, окаянных», – подумал, расстроившись, Морхинин. Он пожал плечами и соответствующей мимикой изобразил свое полное недоумение:
– Ну, почему же… Вам не нравится?
– Нет, мне как раз нравится. Слог гладкий, и все происшествие с этими китайцами…
– Там еще русские будут, – торопливо сообщил Морхинин. – Они стражники на службе у монгольского хана, и они-то…
– Вот что, – прервала его сотрудница журнала. – Давайте я дочитаю до конца и покажу заместителю главного редактора. Позвоните через пару недель. Запишите телефон секретаря. Она передаст вам ответ редакции. Ваша фамилия на рукописи указана? – Она повертела рассказ перед своими очками. – Добро. Ну, звоните.
Придя в Домнартвор, Морхинин рассказал Обабову о переговорах с Бобровой. Обабов возбудился и сверкнул глазами.
– Ага! – вскричал он, потирая ладони. – Слушай филолога Вадима Обабова! У тебя есть консультации по хорам? Нет? Тогда сейчас же садись и строчи второй рассказ. И причем что-нибудь лирическое. Сентиментальное, милое. О знаменитом певце… Ты же изучал историю музыки! Успех будет стопроцентный. Ну кто там? Россини-Баттистини? Карузо-Карапузо? «О белла донна наюрна тай соле…» – уродуя итальянский, взял фистулой Обабов. – Давай-ка лучше тенора, – не остывал, разогретый творческой идеей, Обабов. – Тенора поют в операх про любовь, а басы – борцы с врагами родины или злодеи… Пиши, Валерьян.
И Морхинин написал о случайно встреченной им в картинной галерее старушке, вспоминающей про великого русского певца Леонида Собинова. У того был редчайшей красоты тенор, да и сам певец славился как необычайный артист. Он первый создал на сцене образ Ленского в опере Чайковского, прямо по поэтическим указаниям Пушкина: «Красавец в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт… Всегда восторженная речь и кудри черные до плеч». Ленский Собинова стал классикой. И прелестный нежный тенор, и очаровательная внешность, и стройность, как у балетного премьера, сводили женщин с ума.