А эти… Стоило огород городить, строенья из века в век эти, купола свои, шпили, пагоды – подпорки сомненью своему по поводу все той же покорности… терпеть хотите? Терпите. Это ни удивленья, ни понимания не стоило, хотя и забавен бывает человек иногда. Занятен – правда, редко и ненадолго, скудный сутью и скучный.
А надо – в себе иметь, все. Не занимать или воровать, не вымаливать, а просто иметь. Иметь по роду своему древнему, только преемственная породистость и ценна здесь, отличая от стада.
У подъезда своего постоял, посмотрел на счерневшие дворовые заросли, на мерклый западный свал неба. Что-то угрюмое чудилось в нем, давящее, хотя туч больших не было; а над головою – он шляпу черную свою стащил, лицо поднял, глянул, – и вовсе без них, мутность одна, но вон и звезды первые, еле где-то там проглядывающие… Смутно все там, а здесь вроде как и зябко, несмотря на выпитое, и – странное дело – душно при этом, будто пыль какая в воздухе висит невидимая, глазу недоступная, но ощутимо спирающая горло, сплюнуть хочется… чушь все, от напряга дней этих, устал.
И сплюнул; и медленно и тяжело – на ноги всегда был не ходок – поднялся к себе, запер на два замка дверь металлическую за собой; и не разуваясь, куртки не сняв, прошел в комнату, свалил себя как ношу в угол огромного вальяжного дивана, некогда весьма представительного, с резной деревянной полкой поверху, а теперь продавленного местами до пружин, с потрескавшейся и драной кожей. Шляпу кинул на стопки журналов и книг у стены, прямо на полу сложенных; наугад поймал висюльку выключателя у торшера – но помедлил, через сумерки комнаты глядя на все тот же закат, запад, совсем уж смутный от немытых много лет оконных стекол… Победа – но в чем-то и неполное все-таки соответствие ей, всей значимости дела сделанного, и где?! – в нем самом… Видно старею, подумал он – без особого, впрочем, сожаления подумал. Да, возликовать бы, как прежде, как мы это умеем, бешеную радость взорвать в себе, чтобы глазам жарко стало от внутреннего огня, чтоб тело подрагивало, дергалось в мускульных разрядах ее, неукротимой…
Но и тяжеловатый, приглушенный усталостью и потому куда более долговечный, надежно греющий жар ее, в нем залегший глубоко, – чем он хуже? Умей, как тот скупой рыцарь, веселиться один, не транжирь ее, надолго хватит.