В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир – в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность
И небо – в чашечке цветка.
Единство чувств, мыслей и слова по отношению к Природе – такова философия естествознания, по Ломоносову. Она воплощалась в конкретные научные открытия. Некоторые из них были осмыслены лишь через много десятилетий.
Славе Ломоносова немало помешала… необычайная мощь его гения. Большинство его открытий, как говорится, «опережали время». Скажем, закон постоянства массы (вещества) он сформулировал и доказал, проводя опыты, в 1760 году, о чем написал Эйлеру, сделал сообщение на торжественном заседании Императорской Академии наук, опубликовав статью. Антуан Лоран Лавуазье сделал то же открытие, названное его именем, через 29 лет.
Ломоносов был мудрым, увлеченным, честным читателем и толкователем Евангелия от Природы – окружающего и пронизывающего нас мира. Он воспринимал эту великую Книгу как единственно бесспорное, истинное откровение Божественного Разума.
Поэтический восторг, религиозное созерцание, философские умозрения, логика здравого смысла, эмпирическое знание, стремление принести пользу и славу своему народу, Отечеству – все это сплавлялось в нем воедино для познания сокровенной правды Природы.
Не мудрствуя лукаво, он полагал: «Те, кто пишут темно, либо невольно выдают этим свое невежество, либо намеренно, но худо скрывают его. Смутно пишут о том, что смутно себе представляют».
Он обладал необычайной ясностью мысли и высокой культурой мышления.
Перевод античного стихотворения
(подражание Анакреонту):
Мне девушки сказали:
«Ты дожил старых лет», —
И зеркало мне дали:
«Смотри, ты лыс и сед».
Я не тужу нимало,
Еще ль мой волос цел,
Иль темя гладко стало,
И весь я побелел.
Лишь в том могу божиться,
Что должен старичок
Тем больше веселиться,
Чем ближе видит рок.
Когда это написал Михаил Ломоносов, подобные стихи – пушкинской легкости и простоты – на русском языке еще не появлялись. К тому времени Ломоносов действительно отчасти полысел и поседел. Этим ничуть не печалился. Правда, весельчаком его вряд ли можно назвать. Но на слово был остер. Его эпиграмма на ханжу:
Мышь некогда, любя святыню,
Оставила прелестный мир.
Ушла в глубокую пустыню,
Заевшись вся в голландский сыр.
Как лирик он не снискал себе славы. Его считают ярким представителем высокопарного стиля од. Хотя некоторые его строки не лишены изысков, причудливой и отчасти нарочитой словозвуковой вязи: