– Полегче, сударь, – сказал он грубовато. – Не то, коли я ударю, умаешься по полу ползать да зубы собирать. Садись, дурень.
Санька кинулся прочь из гостиной.
Этот сукин сын говорил гадости про убитую Глафиру – никто из береговой стражи бы до такого не додумался. Принимать от него благодеяния было бы постыдно!
Однако в сенях Саньку перехватил невысокий молодой человек легчайшего сложения, с узким личиком и лихим прищуром веселых глаз.
– Стой, сударь, куда ты понесся? – крикнул он.
Санька очень нехорошо посмотрел на него – но остановился. Рассудок его проснулся – неизвестно, где шуба и шапка, а без них бегать по Санкт-Петербургу в мороз как-то неуютно, да и куда бежать?
В дверях появился Келлер.
– Да будет тебе, – сказал он. – Экий обидчивый! Мир, мир! Санька подумал – и вернулся в гостиную. Вслед за ним вошел и худощавый кавалер.
– Моська тебе кланяется, – загадочно сообщил он Келлеру.
– Что Моська? В добром ли здравии?
– Уже из дому выезжает. Предупреждали же – тут не Франция и даже не Датское королевство, тут отсыреешь и горячку схватишь единым мигом.
– Моське бы это гнилое время дома пересидеть, – заботливо сказал Келлер. – А он с визитами разъезжал. Господин Румянцев, рекомендую – товарищ мой, Никитин. Тоже типографщик. Весьма бойкое перо. Садитесь, господа. Итак – ты, брат Никитин, еще главного не знаешь. Посредником между госпожой Степановой и ее тайным обожателем был кто-то из береговой стражи, и он же был подкуплен убийцей госпожи Степановой, чтобы соврать ей, будто обожатель приедет к ней сразу после представления. А для чего – неведомо.
– Ты, Келлер, лучше бы с самого начала рассказал.
Узнав про подслушанный Санькой разговор, Никитин задумался.
– Мы слишком мало знаем, – сказал он наконец, – чтобы строить домыслы.
– Господин Румянцев знает поболее, но говорить не хочет. Хотя то, что он знает и расскажет нам, может обелить его полностью…
– Я представления не имею, кто тот обожатель, – буркнул Санька, малость благодарный Келлеру за то, что тот не произносит более слова «любовник». – Да, я наблюдал за ней, но я видел ее только с женщинами и слышал разговоры с ними. Она держалась очень гордо…
И вновь его прошиб отчаянный озноб. Гордость ли это была? Глафира никогда не показывала своего превосходства даже в обществе простых фигуранток. Только мужчин сторонилась. Как будто тайный постриг приняла – и получила странное послушание: танцевать, танцевать до упаду…