Русских, слава Богу, тогда еще не было.
Хлопотными были те годы для Луиджи Чинквента, хлопотными и кровавыми, в борьбе погибли его брат, два племянника, несколько человек, которых он знал долгие годы, и много, слишком много преданных итальянских парней. Но все завершилось благополучно, чем-то пришлось поступиться, но что-то удалось и получить.
Клан Чинквента не потерял своих позиций, как многие другие итальянские кланы в других частях страны, и стал лидирующей преступной группировкой северо-востока.
Пьетро Чинквента подошел к дремлющему в своем купе отцу и осторожно тронул его за плечо:
– Папа, проснись, подъезжаем.
– Я не сплю, сынок.
Он действительно не спал, он думал.
Падре ехал прощаться с семьей. Давным-давно, сразу после европейской войны, когда прошел первый раздел сфер влияния и он оказался в победившей семье Каталони, Луиджи Чинквента сказал себе – я буду стоять во главе своей собственной семьи.
Через двадцать лет он стал самым влиятельным доном Иллинойса, Мичигана, Огайо и Пенсильвании. Тогда он принял решение – если Дева Мария продлит мои дни до старости, через тридцать лет я передам свою власть тому, кто будет ее достоин. Эти годы прошли, и теперь он ехал в Чикаго, чтобы назвать своего преемника.
В последние годы он отошел от дел, жил в Калифорнии, в своем имении на берегу Тихого океана, и приезжал в Чикаго дважды в год – на День святого Януария, любимый праздник живущих в Америке итальянцев, и в третье воскресенье июня – Fathers Day, который отмечал в память о своем отце, погибшем в разборках сорок восьмого года.
Все представители семьи Чинквента собирались в эти дни в Чикаго, выбирали какой-нибудь итальянский ресторанчик в Саут-Сайде и тихо, по-семейному, обсуждали свои дела.
В южном районе Чикаго, Саут-Сайде, традиционно жило много итальянцев, не самых богатых жителей не самого бедного города Америки. Но даже последний бедняк должен что-то есть, поэтому на каждом углу городских кварталов Саут-Сайда были закусочные, бистро, кафе, вездесущий «Макдональдс» и, конечно же, пиццерии.
Ресторанчик синьора Джованни носил гордое имя «Стромболи»[1], отражавшее вулканический темперамент его владельца.
Помимо дешевой домашней кухни, он был известен в узких кругах тем, что из него, пройдя узкими темными коридорами, можно было выйти совсем в другом конце квартала, в мясную лавку с висящими на крюках тушах. Живущие в Чикаго члены семьи выбрали «Стромболи» не только поэтому, но и потому, что старый синьор Джованни тоже отмечал в этом году юбилей, и вырос он в одном квартале с падре Чинквента.