– Чего стыдно? Кого стыдно? Я знаешь, как горжусь своим братом! Ты
ж всем им доказал, что ты действительно особенный!
– Ага, особенный? Олень! Рогатый олень! Все нормальные волки, ну,
там может, медведи, да даже лисы, а я один ненормальный олень. Тьфу!
При напоминании о лисах брат захохотал, сжал моё плечо и
восторженно заговорил:
– Ага, волки да медведи... Да только те волки от этого бедного
олешка чуть на месте не обмочились. Как ты их! Загрр-рыз-зу!.. Да этот Гром на
место Ррыка метит, всё гадости ему подстраивает, диких под себя подмял. А тут
олень ему хвост прижал. Как он от тебя пятился да хвост поджимал! Ему ж теперь
от оборотней совсем поддержки не будет. Здорово ты дядьке помог!
Вот оно как! Никогда не интересовался делами взрослых,
действительно, как бабка говорит «маненький», а выходит, не зная, всё же помог
вожаку.
Приободрившись от мыслей, что от меня и такого всё-таки есть
какой-никакой толк, успокоился, постепенно втягиваясь в общее веселье.
***
Наутро жутко болела голова, потому сначала даже не понял, где
нахожусь.
Над головой навис наклонный потолок из неструганных
досок. Сам лежу на чём-то шуршащем – ага, сено, ещё прошлогоднее. Откуда-то из
щелей пробивались солнечные лучи, в которых густой струёй закручивались
пылинки. Похоже на сеновал. Только чей?
Повернул голову. На соседнем ворохе сена тоже кто-то лежал.
Привстал, глянул, но тут же рухнул обратно, чувствуя, как лицо обдало жаром.
Рядом лежали полураздетый Урус в обнимку с Лийсой, той самой рыжей
лисой-оборотницей, которую хаяла наша бабка Мьяра.
Смотрел какую-то секунду, а в памяти моментально запечатлелось.
Сливочная кожа Лийсы, нереально белая и нежная на фоне загорелого
Уруса, и яркая медно-рыжая грива густых длинных волос лисицы. Полуголый Урус
без рубахи, но в штанах, лежит на животе, уткнувшись в женское плечо. Одна нога
закинута на Лийскины ноги, выше колен обнажённые из-под задранной юбки. А рука
брата по-хозяйски расположилась на девичьей груди, едва прикрытой расстёгнутой
рубахой.
От интимности подсмотренной картины перехватило дыхание, сердце
часто-часто забилось, и даже головная боль куда-то на время отступила.
Пацаны, бывало, трепали языками про девок. Да только, кажется,
разговорами всё и ограничивалось.
Частенько мы с дружками девчонок задирали – «зубы мыли» по
бабкиному выражению. На грани приличия, когда от сказанного уши да щёки
полыхали у всех, глаза блестели, но дальше ни-ни...