— Ох*еть... — прошептал Макс.
Я же отчетливо почувствовал, как по взмокшей спине побежали
мурашки. К страшным историям я всегда был не очень равнодушен, но
читать байки пубертатных подростков из интернета — это одно, а вот
слушать добротный хоррор в исполнении целого майора — совсем
другое!
— Звучит конечно жутко, —
осторожно произнёс Артём. — Но вот насколько это правда? Может
ребята приняли чего?
— Может и приняли, — Ахметов
пожал плечами. — Только Серёга седой вернулся, как мел. Даже усы
седые теперь у мужика. А водитель заикаться начал, хотя до
контракта в ТЮЗе сказки детям читал. Третий в порядке, но там
тувинец — он в принципе непрошибаемый.
— А... — я задумался, пытаясь
сформировать мысль. — Нам вы это для чего рассказали?
— Да всё просто, — мрачно
ухмыльнулся майор. — Я сам пару раз ночью на улицу выходил,
чувствовал что-то такое, но гораздо слабее. Думал, нервы шалят.
Теперь понял — дело в чём-то другом. Может быть газ какой-нибудь,
психотронное оружие или приведения — я хрен знает, если честно.
Вечереет, ребята. В ночь колонне на марш выходить нельзя — ох*реем
в атаке. Надо бы до Булатова и Седова это аккуратно донести, только
не под соусом из призраков и галлюцинаций.
— Донести надо как есть,
вместе с этим соусом, — заявил я. — Тёмыч, дай сигаретку,
пожалуйста.
Артём протянул мне «Мальборо»
и зажигалку. Кивнув, я закурил и посмотрел на удивлённого
Ахметова.
— Тут такое дело, товарищ
майор. В БСМП из Краевой больницы народ массово двинул несколько
дней назад. Персонал, пациенты, спасатели и даже ваше
подразделение, возвращавшееся со стрельб. Так вот: Краевую больницу
они решили покинуть именно из-за того, что по ночам жуть приходит.
Что за жуть — не знаю, но один из ваших даже вроде как застрелиться
пытался. Приходит эта жуть со стороны правого берега.
Смекаете?
— Смекаю, — Ахметов помрачнел
ещё сильнее. — Ударили по нам, суки, психотронным... Ладно. Твоя
правда. Пойдем полковнику сдаваться. И это, вам бы тоже снаряжение
почистить. А то болезнь ракетчиков — это нифига не шутка,
ребята!
г.
Красноярск,
р-н ул.
Семафорной,
28 июня, суббота,
23:30.
Радиационный фон: 520-643
мкР/ч.
Дезактивация элементов экипировки и
обмундирования — занятие крайне скучное и монотонное. Особенно
ближе к ночи, когда глаза уже закрываются сами собой, а день и так
был не из простых. Руки неловкими механическими движениями шаркают
смоченной в растворе деревянной щёткой по разложенным на куске
полиэтилена костюму химзащиты, бронежилету, «разгрузке» и прочему
скарбу, сознание периодически отплывает куда-то на границу сна и
бодрствования, челюсть под полумаской респиратора сводит от зевоты.
Так себе удовольствие, специфическое. В алюминиевых вёдрах разной
степени сохранности, заботливо собранных по всей прилегающей
территории, плещется желтоватый, чуть вспененный от добавленного
хозяйственного мыла раствор специального дегазационного порошка
СФ-2, мелькают лучи налобных фонариков, загораются в сгущающихся
сумерках огоньки сигарет. В кармане обиженно попискивает дозиметр,
игнорировать показания которого, кажется, уже вошло в привычку.
Доиграюсь, блин. Если уже не доигрался, конечно. Я покосился на
ведро с надписью: «Пищеблок», вокруг которого были раскиданы пустые
картонные коробки от дегазационного порошка. Советские коробки,
кстати, конца восьмидесятых годов, судя по штампу с датой. Зато на
время очистки снаряжения щедрый прапорщик Эдик выделил нам
ультимативное средство в борьбе с радиацией — прорезиненные
караульные плащи, пережившие, судя по весьма поношенному внешнему
виду, не одно поколение военнослужащих.