– Да ладно, перестань.
Он еще какое-то время рыдает, потом, фыркая и шмыгая, перестает.
– Ты маме расскажешь?
– Твоей жене оперируют мозг, а тебя волнует, чтобы я маме не рассказал?
– А тебя?
– Как ты думаешь?
Он молчит.
– Когда ты последний раз маму видел?
– Пару недель назад.
– Пару недель?
– Может, месяц?
– А сколько месяцев?
– Не знаю я, блин! Ты ей расскажешь?
– Зачем? Она половину времени не знает, кто она сама такая. Давай так: если она про тебя спросит, я скажу, что ты уехал за границу. Пришлю ей чаю от «Фортнум и Мейсон», и пусть думает, что ты большая шишка.
Он извивается на каталке:
– Слушай, почеши мне задницу? Я не дотянусь. Ты мне друг, – говорит он, вздыхая с облегчением. – Друг, когда не последняя сука.
Санитарка приносит Джорджу ленч, и он со связанными руками и ногами умудряется так дернуть коленями, что сбрасывает поднос со стола на пол.
– Добавки не будет, – говорит санитарка, – вторая попытка завтра.
– Поставьте ему капельницу, чтобы обезвоживания не было, – в ту же минуту слышу я голос сестры.
– Они не шутят, – говорю я Джорджу, когда сестра отодвигает штору. В руке у сестры игла, за спиной у нее подпевка из четырех здоровых ребят. – Кстати, насчет ленча. Я в кафетерий.
– Может, ты сегодня и не умрешь, – говорит он, – но я тебя размотаю, как катушку ниток.
– Тебе принести что-нибудь? – обрываю его я.
– Шоколадного печенья.
Я иду по рядам кафетерия, огибая дымящиеся подносы овощей, фаршированных раковин, мясных рулетов, холодных сандвичей на заказ, пицц, пончиков, каш, я обхожу весь ряд и остаюсь с пустым подносом. Обхожу снова, беру томатный рисовый суп, пакет крекеров «Голдфиш» и пакет молока.
Когда я разрываю пакет, оранжевые крекеры разлетаются по всему столу и на пол возле стола. Я собираю, что удается. Они не такие, как я помню: не могу точно сказать, это вообще «Голдфиш» или какие-то стокалориевые – они поменьше, более плоские и у них выражения лиц. Они плавают на боку, глядя на меня одним глазом с идиотской ухмылкой.
Я ем, вспоминая «червяка» в китайской еде, о том, как человек из забегаловки возле моего дома произносит «томатный лис». Я ем, представляя себе этот суп на маминой плите. На супе, пока его варили, образовывалась корка, и мне всегда доставался этот жилистый узел, а я всегда воображал, что это действительно кровь.