– А там вдали, у реки, где горят фонари и святые на сбор собираются, они горькую пьют и на бога плюют и ещё кое-чем занимаюцца!
– …Куда рвётся твоя душа? что ищет в городе детства?
– Почему не сжёг картонную коробку, в которой топот по тёмному школьному коридору с прижатой к сердцу холодной бутылкой дармового молока, зеленые морские стёкла, морские камешки и химеры, химеры, рассыпающиеся, чуть тронь, – в прах.
Брюлики слезинок, говоришь? эфемериды? нарастающая энтропия вселенной? босоногое, блядь, детство?
Колыбельная Вечного Старика
Солнце было зелёным, а глаза у крокодила – ресницы зари. Медведица У всходила в своё время и выводила своих деток. Первые рисунки – углём на белённой известью стене мастерской и окрестных камнях, были скелеты и всякая дрянь, кости и кожа, маленькие лапки, мышиные крылья, крики, и визг, и кровь, и обжорство, и вонь.
– Отвратительные вы какие-то, – сказал художник, и ледник стёр всё.
Когда снег растаял, в живых из первых чудовищ остались одни крокодилы. Но, говорят, в самых холодных озёрах, в горячих песках, в тёмных таёжных берлогах и где-то в горах до сих пор водится эта первая первосортная нечисть, изумляя искателей приключений и наших сибирских мужиков: «Глянь, эку невидаль подстрелил, еле допёр, вонючая тварь, склизкая…»
Он вздохнул и на чистом листе нарисовал чёрную птицу, мазнул жёлтой кисточкой клюв, – получился дрозд.
Он нарисовал цветы и деревья, дикобраза и рыбу-молот, богомола и восьминогого паука.
А могу ли сделать, чтобы ходила без ног? – и получилась змея.
А могу ли сделать, чтобы зелёное на зелёном? – и получился куст черёмухи под тёмным дубом.
А могу ли сделать, чтобы цветок летал? – и в форточку выпорхнула колибри.
Он веселился, он весь перепачкался красками.
В беспечные минуты взмахнул кисточкой, и в мир полетели мириады жужжащих и стрекочущих существ.
Мыл кисточку, и сиреневой краской в стакане расплылась, задышала медуза.
В мрачные дни из пучины выплывали морские чудовища, в дни недовольства собой тявкали и выли гиены, когда кончались краски, а дыхание перехватывало от нежности, на чердаке объявились серые воробьи, а на высоких лугах шевелились камешки и пробивали дорогу к свету бархатно-серые эдельвейсы.
Однажды, когда за окнами мастерской бушевала буря, заревел носорог и, проломив забор, убежал прочь.