Посветил вокруг. В длинном «бункере» были заметны следы обитания: стол из бочки и досок, драная тахта, полуразобранный мопед… На столе как-то насмешливо выделялась среди убогости изящная стеклянная пепельница с раздавленным окурком.
Дальний угол отгорожен был развалившимся шкафом и грудой фанерных ящиков. Кто-то еле слышно трепыхнулся в этом укрытии.
– Мартышонок, – негромко позвал Михаил. – Вылазь давай, хватит уж… Ну?
Существо за ящиками будто умерло. Тихо чертыхаясь и постанывая (спина болела все сильнее), Михаил отшвырнул пару ящиков, перелез через остальные.
Мартышонок скорчился в земляном углу, закрылся локтем от света фонарика.
– Тошка… Ну ты чего, глупый? – сказал Михаил, давя в себе жалость и раздражение. – Ладно, вставай. Пошли…
Мартышонок, не открывая лица, вдруг заколотил твердыми каблуками по гнилым половицам.
– Не пойду! Гнида! Мент паршивый! Уходи, гадина!
– А ну встань! – рявкнул Михаил. – Иди сюда!
– Сам иди в… – И маленький Мартышонок увесисто выдал Михаилу, куда тот должен идти. – Не подходи, убью! Кусать буду!!
– Ну-ка, подержи… – Михаил отдал фонарик испуганно дышавшему Димке. Шагнул к Тошке, поднял его за шиворот.
Мартышонок пискнул, обвис, как тряпичная кукла. Михаил расстегнул на нем куртку, задрал на животе длинный свитер, рывком выдернул из петель Тошкин ремешок. Отодвинул Мартышонка к стене.
– Расстегни штаны.
Рожица Мартышонка собралась в горсть и будто совсем исчезла, остались только два блестящих испуганных глаза и черный округлившийся рот. И, не закрывая рта, одним горловым дыханием, Тошка сипло сказал:
– Не надо… Я больше не буду. – Он съежился, держась за живот. – Дядя Миша, не надо… Не буду…
– Михаил Юрьевич, не надо, – плачуще сказал Димка.
Ненавидя себя, и всю свою жизнь, и этого скорченного Мартышонка, и давясь от жалости к нему, и презирая себя за все, что происходит, Михаил выговорил:
– Дур-рак. Что ты не будешь? Бегать не будешь? Это уж точно… Расстегивай и срезай пуговицы… Он отыскал в кармане и бросил Мартышонку складной ножик. – Ну! Живо!
Потом он взял у Димки фонарик и светил Мартышонку, пока тот суетливо отпиливал тупым лезвием пуговки на брючной застежке. И когда дело было сделано, угрюмо произнес:
– Теперь бегай. В расстегнутых портках далеко не удерешь… Да пуговицы-то положи в карман, пришьешь потом, чучело…