Впрочем, злата тут нет. Зато Русью пахнет отчетливо. Это был советский раздел коллекции. Монетки наполовину высовывались из прозрачных кармашков, Владик потрогал одну из них и улыбнулся. Десять копеек 1946 года, в гербе которого вместо одиннадцати лент – семь. Ох, и досталось же кому-то за этот брак. Учитывая политическую ситуацию того времени, можно почти уверенно сказать, что этот кто-то был расстрелян… Владику десярик обошелся в триста пятьдесят баксов.
– Вот так-то, Хеза, – сказал он. – Была бы денежка правильная, красная цена бы ей была – сто рублей. А такая, с дефектом – нумизматическая редкость! Или вот, – он осторожно вынул другую. – Видишь? Рубль сувенирный, посвященный великому композитору Прокофьеву. Делали форму, чеканили – на века. И ухитрились, бараны, перепутать даты жизни. Он умер в пятьдесят третьем, а тут, – видишь? – пятьдесят второй… В результате – вынь да положь четыреста зеленых. Пока эта у меня – самая дорогая…
Владик, вставил рубль обратно в кармашек и положил раскрытый кляссер на уже просмотренный том «Брема».
– Вот и ты у нас, Хеза, – зоологическая редкость. То ли ёж-мутант, то ль гибрид жабы и черепахи… – Владик усмехнулся. – Главное, я и правда не знаю, куда тебя деть, пока я буду на этих треклятых сборах. На соседнюю кафедру – к зоологам?.. И не жрешь ты ничего… А как мне не хочется на эти сборы, знала бы ты! Что я – мальчик: с автоматиком по плацу бегать… И на день рождения не попадаю. А что делать?
Внезапно Хеза чуть приоткрыла свой безгубый щелевидный рот, и из него со скоростью смазанной маслом молнии выскочил длинный-предлинный язык. Он коснулся «Прокофьева», тут же втянулся обратно, и монетка исчезла во рту Хезы. Та прикрыла глаза, откровенно сглотнула, и ее странная мордочка на миг приняла мечтательно-счастливое выражение. Затем глаза открылись, и Хеза стала такой же, как была.
Конец ознакомительного фрагмента.