«Парижские моды».
«Школа живописи и рисунка художника Пэна».
И все это коммерция.
Но все же эта последняя вывеска показалась мне словно бы из другого мира.
Синяя, как небесная лазурь.
Открытая дождю и палящему солнцу.
И вот, свернув потрепанные листы с рисунками и ужасно волнуясь, я иду вместе с мамой в мастерскую Пэна.
Едва переступив порог, на лестнице ощущаю пьянящий чудесный запах холста и красок. Повсюду висят портреты. Дочь градоначальника. Сам его превосходительство. Г-н и г-жа Л., барон и баронесса К. и другие. Откуда мне их всех знать?
Мастерская набита картинами, сверху донизу. Даже на полу свалены рисунки и свернутые холсты. Свободен только потолок.
Там раскинулись на просторе полотнища паутины.
Все завалено гипсовыми руками, ногами, греческими головами, белыми, покрытыми слоем пыли орнаментами.
Всем нутром чувствую, что путь этого художника – не мой. Что за путь – еще не знаю. Думать некогда.
Головы – как живые. Поднимаясь по лестнице, я щупаю то нос, то щеку.
Хозяина нет дома.
Нечего и говорить, как выглядела и как чувствовала себя мама, впервые очутившись в мастерской художника.
Она озиралась по углам, боязливо оглядывала картины.
И вдруг, резко повернувшись ко мне, почти умоляющим, но ясным и решительным тоном сказала:
– Вот что, сынок… Сам видишь, тебе так никогда не суметь. Пошли домой.