- Доложите о вашем сегодняшнем вылете, товарищ лейтенант, -
медленно, явно работая под манеру Вождя, попросил хозяин.
Павел кратко рассказал о сбитых самолетах. И замер, ожидая
реакции.
- Вот как? - удивленно поднял брови особист. - Так вы герой? А
вот у меня есть сведения, что во время совершения вылета в составе
эскадрильи, вы, нарушив руководящие документы, устав РККА и
Директиву Верховного Главнокомандующего, покинули свое место в
боевом порядке.
А следовательно, совершили дезертирство. И подлежите суду
военного трибунала. По законам военного времени. Он замолчал,
глядя, как меняется лицо офицера.
- Что молчишь, гнида? - внезапно сорвался на крик опер. Впрочем,
крикнул не в сердцах, а, скорее, по обязанности, потому как
закончил вполне мирно: - Вот рапорт твоего командира. А это
объяснительные твоих товарищей, которых ты предал и бежал. Пока они
кровь проливали... - но тут, очевидно, "летехе" наскучило играть
спектакль.
Он опустился на стул, нахлобучил фуражку на реденькую шевелюру,
отчего уши смешно оттопырились, и он стал походить на огородное
пугало.
- Сдать оружие, - приказал "контрик" уже вовсе обычным голосом.
И крикнул, обращаясь за дверь: - Иванов, зайди.
В дверях возник хмурый старшина. Он, не мигая, уставился в спину
Говорова и явно был готов к немедленным действиям.
Холодной рукой Павел вынул из кобуры пистолет, запасную обойму.
Аккуратно уложил на зеленое сукно стола.
- В карцер его пока закрой, после на гарнизонную гауптвахту
отвезем, - распорядился лейтенант, убирая оружие в обшарпанный
сейф. Рукав его гимнастерки вдруг зацепился за дверцу, и на
открывшемся для глаз арестованного запястье показалась замысловатая
узорчатая татуировка. Змея, свернувшись кольцом, кусает себя за
хвост. И вязь непонятных букв. Заметив взгляд, опер дернулся,
убирая руку, и скомандовал старшине: - Увести арестованного.
Старый подвал, громко названый карцером, встретил затхлым
сумраком.
- Снаряжение позвольте, - старшина, не рискуя хамить, пусть и
арестованному, но офицеру, дал понять, кто сейчас главнее. Павел,
ничего не соображая от быстроты произошедшей метаморфозы,
расстегнул ремни.
"Сейчас доложат командиру, и все прояснится", - попытался
успокоить он себя.
Однако уже засосало под ложечкой в недобром предчувствии. Больно
часто в предвоенные годы звучали глухие рассказы о ночных арестах
врагов народа.