«Иисусе!» – он не проскользил еще пятьдесят футов. Он шмякнулся вниз лицом и растянулся полумертвый в снегу.
Голубая сойка насмешливо наблюдала за ним с сосны над головой.
Образованный им снежный ком начал принимать сидячее положение.
– Пытался убить меня, псих? – прорычал спускающийся лыжник, скользя мимо.
– Что произошло? – спросил Цинк у любопытной птицы.
Сидя в сугробе и проверяя, нет ли у него сломанных костей, отряхивая куртку и карабкаясь вверх по склону к арендованной кабинке, в которой он хранил своё снаряжение, запуская обогреватель, стаскивая одежду и втискивая своё разбитое тело в сауну, Чандлер хорошо себе представлял, что произошло. Он попал в поле зрения Большого 4-0, это было ясно.
– Возраст, – пробормотал Цинк. – Какое это дерьмо.
Звук бранного слова, сорвавшегося у него с языка, заставил его память вернуться в далёкое прошлое.
– «Возраст, я презираю тебя». Шекспир, сын.
– «С возрастом не поспоришь». Фрэнсис Бэкон.
«Ворчливый возраст, – думал Цинк. – Папа, ты наставлял меня правильно».
Он снова стоял в доме своего детства на ферме отца, ему было лет десять, может, одиннадцать; он и его брат, Том, оба одетые для того, чтобы ложиться в постель.
Отец сидел за столом со своими собутыльниками, разливая по кругу «Канадский клуб» из зажатой в руке бутылки. Вперив в Цинка осоловевшие глаза, он невнятно бормотал:
Таково вот время, отбирающее у нас
Нашу молодость, наше веселье,
Все, что только у нас может быть,
И расплачивающееся возрастом и тленом.
– Живо, подумай, сын. Назови поэта.
– Сэр Уолтер Рэли, – ответил он.
Его мать вздохнула, отвлекшись от своих потаённых мыслей, от своих забот, далёких от всего, в то время, как её муж содержал хозяйство.
– Бегите, мальчики. И не забудьте помолиться.
– Ставлю один против тебя, Чандлер, – сказал старый Мак-Киннон. Он был владельцем соседней фермы.
– Один бакс?
– Два.
– Три.
– Четыре, – двое мужчин бьются об заклад.
– Дурак и его деньги… ты, старый скряга, – пробормотал его отец.
Эд Мак-Киннон потянулся за толстым томом антологии, который служил арбитром в их игре. Моргая, чтобы сфокусировать свои налитые кровью глаза на поэме он прочёл:
Что может быть ещё хуже,
Чем в старости ждущие беды?
Что меж бровей углубляет морщины?
Видеть, как покидают жизни страницы
Все, кто так тебе дорог,
И быть на земле одиноким, как ныне