Дебора долго молчала, пытаясь представить себе жизнь без самого близкого существа, пустой осиротевший дом. Наконец она едва слышно спросила:
– Он мучается?
– Да, – ответил ветеринар.
– Вы сделаете это сейчас?
– Я думаю, так будет лучше.
Слова не шли у нее с языка, и она кивнула.
Дебора нагнулась и взяла Мистера Нибса на руки, как ребенка. Она посмотрела в затуманенные катарактой глаза бедняги и крепко, от всей души обняла его – в последний раз.
– Нибберс, ты относился ко мне лучше любого человека. Ради бога, прости меня! Я так тебя люблю!
Сдерживая подступающие слезы, она осторожно опустила кота на стол, погладила и быстро вышла из комнаты.
Сестра в приемной, раз взглянув на нее, сказала: насчет оплаты не беспокойтесь, за счетом можно будет зайти потом. Дебора ответила – спасибо, вы очень любезны, – и ушла из лечебницы. Одна.
Битый час она бесцельно бродила по улицам старого города. Одетый чистым белым снегом Провиденс был великолепен, и все прохожие, попадавшиеся Деборе навстречу, улыбались. В ясном синем небе сияло солнце, озаряя здание городского рынка на площади за рекой, восточнее Большого моста, и за ним – старые крыши и колокольни Колледж-Хилл. Оно сверкало в стеклах старинных окон с частыми переплетами, вспыхивало в полукруглых слуховых окошках высоко над двумя маршами лестниц в чугунном кружеве перил и слепящей белизной горело на шпиле Первой баптистской церкви Америки.
Здесь бросали якорь торговые суда Ост-Индской компании, чтобы затем отправиться по треугольному маршруту колониальной торговли: ром в Африку, рабов на Карибы, черную патоку – домой, где из нее сделают ром. И с ним – снова в рейс.
Отсюда, по слухам, в недра Колледж-Хилл уходили туннели – то ли часть подземной железной дороги, уносившей беглых рабов к свободе, то ли тайный путь доставки живого товара хозяевам после запрещения работорговли.
Конец ознакомительного фрагмента.