Ухоронки-землянки были устроены, на мой взгляд, неплохо — даже
вблизи, чтобы их различить, стоило весьма и весьма постараться. Но
об этом я подумал уже потом, а когда подходил, с каждым шагом
сердце бухало всё сильней и сильней.
В одной из землянок и вправду горел живой сгусток барьерной
энергии.
Вот только серебряных нитей в нём было больше, чем алых. Гораздо
больше, чем у Анциллы...
Дверь, целиком обвешанная пучками травы, распахнулась.
Вышедшая наружу женщина сделала пару шагов и остановилась, будто
налетев на видимую только ей стену. Кристалл на шее красавицы
отсвечивал ярко-зелёным...
— Вернулся, — тихо сказала Пао и неожиданно всхлипнула.
— Вернулся, — кивнул я, шагнув навстречу...
Мы молча сидели друг против друга в тёмной землянке.
Пао смотрела на меня, я на неё.
За шесть с лишним месяцев она ни капли не изменилась. Ну, то
есть, изменилась, конечно, но только в том плане, что «живота» у
неё теперь не было. А вот во всём остальном она осталась точно
такой же — сводящей с ума, срывающей напрочь крышу, безумно
желанной, но для меня, увы, недоступной. Гремучая смесь
целомудренности и греха, ума и наивности, возвышенной романтичности
и сурового прагматизма, как и положено для идеальной во всех
отношениях женщины.
Ещё у землянки я едва удержался, чтобы не схватить её в охапку и
не зацеловать до беспамятства, а затем... Что-то в её взгляде
заставило меня остановиться на самом краю...
— Как ты её назвала? — прервал я, наконец, затянувшееся
молчание.
Паорэ неожиданно улыбнулась.
— Я назвала её Рида.
— Почему?
Глупее вопроса нельзя было и придумать, однако баронесса
ответила:
— Потому что хотела, чтобы в имени дочери было что-нибудь от
отца.
— То есть... Рида — это как будто Дир, но наоборот?
— Да.
— И где она сейчас?
Женщина опять улыбнулась.
— На одном дальнем хуторе. Это дядька Аркуш посоветовал. Пока
здесь война, ей лучше быть там.
— Она там одна?
Паорэ удивлённо приподняла бровь.
— Ну, в смысле, кто-то из наших там есть? — поправился я, поняв,
что снова сморозил глупость.
— С ней Нуна и двое ребят из команды Борсия. Нуна её очень
любит...
Мы опять замолчали.
В землянке повисло чувство какой-то неловкости.
Вроде и надо что-то сказать, но это что-то кажется сейчас
каким-то неважным, неправильным.
— Я... я, помнится, обещала, — моя бывшая возлюбленная, словно
опомнившись, вдруг расстегнула ворот и потянула с шеи серебристый
шнурок, на котором висел орден власти. Тот самый, который достался
ей при расставании.