Уйдя глубоко в свои мысли, Катя слышала голос собеседника как
будто издалека. Но все же имя выцепить успела.
— Лехой зовут...
Леха, значит.
— А я Катя, — быстро вклинилась она в его монолог.
Он кивнул и продолжил говорить, обещая сейчас же все подробно
рассказать. Потом вдруг посмотрел Кате прямо в глаза, впервые за
весь разговор, и сказал почти умоляюще:
— Только ты обещай, что поможешь. Не выгонишь меня или там в
жабу не превратишь, когда узнаешь, как все было.
— Я уже обещала, когда приняла твою просьбу о помощи, — серьезно
ответила Катя.
Хотя превращать его в жабу она, конечно, не стала бы и без
обещаний. У нее, как у любой более-менее нормальной премудрой, были
свои причины воздерживаться от таких выходок. Но человеку, с
волшебством почти незнакомому, этого так просто не объяснить.
К тому же Катю уже слегка тревожила Лехина убежденность, что это
он во всем виноват, а она, узнав историю целиком, не захочет ему
помогать. Он просто такой нервный или в самом деле выкинул что-то
из ряда вон? Может, все-таки зря она ввязалась в его дела? Ей самой
он, конечно, вреда причинить не сможет, но...
Катя сделала медленный глубокий вдох, успокаиваясь. Не стоило
раньше времени себя накручивать. Вот когда он объяснит, в чем дело,
тогда она и станет переживать, если найдется о чем. А пока Катя на
всякий случай нащупала в кармане волшебный платок, отхлебнула уже
успевшего немного остыть чаю и приготовилась слушать со всем
возможным вниманием.
Леха боялся огня. Всерьез. С тех самых пор, когда в деревне,
куда родители вывезли маленького Леху на лето, случился пожар. Лехе
тогда еще не было четырех, и он толком не помнил ни дома, который
они снимали, ни двора, по которому бегал днями напролет.
Более-менее ясно и правдоподобно в памяти отпечатался только
парник, затянутый голубоватой пленкой и казавшийся мальчику
прямо-таки огромным, очень таинственным и притягательным. Там царил
какой-то удивительно уютный запах, а росли вроде бы помидоры, или,
может, перец. Леха и теперь на вид не сумел бы различить рассаду,
тогда — тем более. Хотя ему наверняка говорили, что это, и даже не
раз, он все равно не запомнил.
Зато пожар, который Леха и видел-то только мельком, издалека,
отчего-то стал первым по-настоящему четким воспоминанием в его
жизни. До такой степени четким, что и через двадцать с лишним лет
Леха все еще не мог ни избавиться от него, ни перерасти страх, им
порожденный. От огонька спички или включенной газовой конфорки
Леха, правда, не шарахался — держал себя в руках. Специально
натренировался еще мальчишкой. Но вблизи любого другого открытого
огня ему уже становилось, мягко говоря, не по себе.