Это было в незапамятном прошлом, то бишь, в двадцатом веке. В аккурат перед свержением румынского диктатора Чаушеску. Собственно, о том, что пожизненного Президента Румынии вскоре казнят, я тогда ни слухом, ни духом не ведал. Для простых советских смертных, не обремененных политической интуицией, Румыния тогда была хоть и социалистической, но все же заграницей, к тому же к ней примыкала абсолютно условно «социалистическая» Венгрия, о которой ходили упорные слухи, что именно в тамошнем воздухе витает устойчивый сладостный аромат гниения капитализма, неизвестно какими путями проникающий с сопредельных вражеских территорий. Именно поэтому мы с женой правдами-неправдами втиснулись в списки на молодежно-комсомольский тур «Венгрия-Румыния».
Не знаю, что больше помогло: наша с женой идеологическая незапятнанность, разгар перестройки, или мои громкие имя и фамилия. Папу моего угораздило дать мне при рождении имя Павел, что в сочетании с родовой фамилией Морозов окрасило мою дальнейшую жизнь в откровенно трагикомические тона: довольно часто, представляя свою скромную особу в различных инстанциях и ситуациях мне приходилось с мягкой извиняющейся улыбкой уточнять – не родственник, тем более не он сам. Но, так или иначе, нас довольно быстро включили в тур.
Поездку по Венгрии я помню плохо по ряду причин – истерическая эйфория прекрасной половины нашей тур-группы и многодневный запой сильной половины (группу из десяти мужиков, кроме меня, представляли шахтеры Луганщины), откровенно говоря, сильно мешали объективному восприятию венгерской действительности.
Помню пятнами, как наша прекрасная половина периодически застывала возле магазинных витрин: запредельное изобилие напрочь потрясали среднестатистическое воображение советских тружениц и домохозяек. А когда слегка обезумевшая толпа из сорока «руссо-туристо» вываливалась из «Икаруса» в какой-нибудь супермаркет, продавцы опасливо запирали кассы, а венгры-покупатели тесно прижимались к стенам, в надежде не быть растоптанными.
– Люся!!! Люся!!! – орала блондинка бухгалтерской внешности, – это та самая соска! С термометром!!! Я тебе говорила, а ты не верила! Меняет цвет, если есть температура. Попробуй! Нет, ты попробуй, – орала она и пыталась сунуть огромную цветную соску в рот подруге-брюнетке. Но той было не до соски – она в гипнотическом трансе зависла у стеллажа с разноцветной жвачкой: такой жвачный рай даже в самом извращенном сне не могло ей раньше привидеться. В дальнейшем она скупала бубль-гумные радужные шарики целыми стеллажами и я видел ее только жующей.