Хаймович открутил колпачок и поднес его к своему выдающемуся носу.
– О-о-о! Надо признать, что старый Хаим ошибся, пахнет коньяком, значит, либо вы нашли останки генерала, либо я ничего не понимаю в этой жизни. Судя по запаху, коньяк был замечательный, жаль, что выдохся. Или вы тому поспособствовали?
Хаймович поднял взгляд на меня. Я кивнул. Да, мол, поспособствовал. Кровь прилила к щекам, и отчего-то стало некуда девать руки. Здоровый детина, а теряюсь перед стариком, как малый ребенок, его манера говорить всегда вышибает меня из колеи. Еще эта его манера поворачивать голову боком, скрывая повязку на правом глазу и как бы вытягивая голову из плеч на длинной худой шее. Тут я перебил Хаймовича и, опуская детали, выложил ему всю историю. По мере рассказа старик преображался, глаз сверкал, как драгоценный камень, ноздри раздувались, особенно его заинтересовал мой сон, в котором незримая пелена бродит по зданию.
– Где, говоришь, это было?
– Ах да, я еще карты нашел, вот, – выложил я спрятанные под рубашкой за спиной мятые бумаги.
Стремно они выглядели – помялись, отсырели, и от них ощутимо несло потом. Посредине бумаг виднелась свежая дырка. На рубашке и на свитере дыры, видимо, тоже присутствовали, потому как под лопаткой саднило изрядно.
– А это я, когда от медведя удирал, в окно нырнул неудачно.
– Вот уж про медведя врать необязательно…
– Да не вру я.
– Молодой человек, вы его живьем то никогда не видели, может, это некое новое существо, ранее вам не встречавшееся?
– Ну зачем живьем, Хаймович, на репродукции видел, где четыре мишки, а вокруг деревья.
Обращение «молодой человек» и на «вы» говорило о крайней степени недоверия. Когда старик был в духе, он называл меня по-разному, в зависимости от ситуации: то Маккавеем – когда в кузне, то зверобоем – когда с добычей, а чаще всего Максимом, только Толстым никогда. Он считал, что человек должен называться именем человеческим, чтоб непременно по имени и предков можно было узнать. А прозвища есть суть имена недостойные и для человека неприличные. Такой вот у него был заскок. Про свое второе имя я никому не говорил, засмеют, да и звать так меня всё равно никто не будет.
– Толстопятый это был, сто пудов, отвечаю.
– Любишь ты, Максим, выражаться фигурально… был бы это кабан, допустим, либо волк, я бы еще поверил.