– Антоша, прекрати, – махнула рукой Лидия Константиновна. – Ромушка, как здоровье тети Кати?
– Она в добром здравии.
– Слава Богу. Мы здесь всего два месяца, а мне кажется, будто не видела ее вечность. Как успехи Любани?
– Только что вернулась из Швеции.
– У нее были гастроли?
– Да. Два концерта.
– Интересно, как она теперь играет? Я не слышала ее больше года.
– Чудно. Накануне своих сборов я упросил ее сыграть.
– Что она играла?
– Партитуру Баха. Изумительно. И скрипка у нее прекрасная. Новая.
– Какая?
– Гварнери.
– Любаня – прекрасный музыкант, судари мои, – проговорил Антон Петрович, – одно меня настораживает в ней – слишком легкая творческая судьба.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Лидия Константиновна.
– Слишком все прямо и очевидно: консерватория и сразу же – признание.
– Но, Антоша, она действительно очень одарена.
– Безусловно. Однако когда талант принимается публикой с такой легкостью, это может повредить ему. Я имею в виду талант исполнительский. Человек в таких условиях быстро теряет чувство меры, перестает трезво оценивать себя.
– Но, дядюшка, это зависит от человека. – Роман отодвинул пустую тарелку и принялся вытирать губы белой салфеткой с тем же вензелем НВ. – По-моему, Любаня, как никто, трезво оценивает себя. Она запрещает даже вслух хвалить ее игру.
– Рома, ну какая женщина способна трезво оценить себя! – развел руками Антон Петрович. – Если она умеет это делать, значит, просто это загримированный мужчина. Сей род лукав. И в лукавстве черпает силу.
– Какие глупости, – отозвалась тетушка, вставая и направляясь к маленькому плетеному столику, на котором стоял, попискивая, самовар.
– Позвольте, сударыня. – Дядюшка встал с нарочитой проворностью и перенес самовар на стол.
Вскоре Роман пил из низенькой китайской чашки душистый, крепко сдобренный мятою чай, а на столе вместо соленостей стояли вазочки с вареньем и медом.
Разговор шел о новом увлечении молодого гостя.
Уже более года, как Роман оставил место адвоката и занялся живописью, беря частные уроки и посещая рисовальные классы. Отправляясь в Крутой Яр, он просил тетю Катю выслать заботливо упакованные им этюдник, холсты и краски через неделю, полагая, что не стоит живописать в предпасхальную седмицу.
– Значит, ты теперь рыцарь кисти и палитры. – Антон Петрович прихлебывал чай из своей огромной фарфоровой кружки.