– На этот счет тебя просветит Алекс. Я же хочу, чтобы ты позвонил Мари на остров. Я пару раз пытался дозвониться ей из отеля, но линия все время была занята. Скажи ей, что со мной все в порядке, в абсолютном порядке, и пусть не грустит. Можешь ты это для меня сделать?
– Могу, но меня ты не проведешь. Ты знаешь, что даже голос твой изменился?
– Этого ей говорить не стоит, доктор. Если ты мне друг, ты ничего ей не скажешь.
– Хватит, Дэвид. Эта игра в Джекила и Хайда ни до чего хорошего не доведет.
– Ей ни слова, если ты мне друг.
– Ты вошел в штопор, Дэвид. Не нужно доводить себя до крайностей. Приходи ко мне, нам нужно поговорить.
– Нет времени, Мо. Я вижу, что лимузин этого жирного кота подкатывает к подъезду его дома. Мне пора приниматься за работу.
– Джейсон!
Трубка молчала.
Спустившись по металлическим ступеням трапа реактивного авиалайнера на землю аэропорта Блэкбурн, Монтсеррат, под жаркое карибское солнце ступил Брендан Патрик Пьер Префонтейн. Местного времени было три часа пополудни. Толстые пачки долларов в его карманах очень и очень помогали ему сохранять присутствие духа. Чрезвычайно примечательным, по мнению Префонтейна, являлся тот факт, что именно наличие денег вселяло в него чувство покоя и безопасности. Самое главное, продолжал твердить он себе, – это помнить, что мелкие купюры, его сдача, десятки и двадцатки, лежат в правом переднем кармане брюк, и ни в коем случае не ошибиться, чтобы не предъявить на свет пачку сотенных, дабы никто из окружающих не принял его за богатого туриста. Он всегда старался держаться в тени и быть как можно более неприметной и случайной фигурой. Пребывая в подобном образе, он собирался как можно более непринужденно задавать на территории аэропорта весьма важные вопросы о женщине с двумя детьми, прибывшей на частном самолете прошлым утром.
Это и многое другое привело к тому, что он ощутил нарастающее беспокойство, когда совершенно потрясающая негритянка, клерк у стойки иммиграционного контроля, переговорив предварительно с кем-то по телефону, повесила трубку и сказала, обращаясь именно к нему:
– Не будете ли вы так добры, сэр, проследовать со мной?
Ее прекрасное лицо, живой и звонкий голос ничуть не умерили волнение судьи. Ибо красота и грация приглашающей его куда-то девушки совершенно не исключали последующий за этим суровый прием.