Даже если ее не
выпустят из комнаты, то хотя бы будут кормить. Остаться привязанным
к мертвецу – сомнительное удовольствие.
На столе были настоящие
башни из книг. Какие‑то записки, заметки, дневники, новые и уже
исписанные от корки до корки. Клаудия серьезно чем‑то увлеклась,
даже пыталась рисовать.
Поднеся к окну
желтоватый лист, Ш’янт пристально вглядывался в переплетение
линий.
Когда же он, наконец,
рассмотрел весь рисунок целиком, во рту пересохло: в грубо
набросанной комнате возвышался прямоугольный постамент, занимавший
почти все свободное место. На нем, свернувшись клубком, точно сытая
кошка, лежало нечто, лишь отдаленно напоминавшее
человека.
Ш’янт помнил
Первородную. Невозможно забыть существо, отнявшее у тебя почти все.
Если сам он внешне был близок к людям, за исключением нескольких
мелких особенностей, то Первая королева не походила на них
совершенно.
В ней было куда больше
от животного, чем от обычной женщины. Совершенно черные глаза,
волосы тяжелые и длинные, будто пропитанные маслом, две пары рук с
тонкими, заостренными пальцами. Иглоподобные когти могли одним
взмахом оставить врага без кожи. Первородная была высока и
тонкокостна. Настоящий гигант среди людей. Малышка среди братьев и
сестер.
Ильда – белая королева
северо‑западного стигая – настоящая скала по сравнению с
Первородной. Вот только ни братьям, ни сестрам не достался нрав
Пожинающего. И необузданная сила.
На рисунке Первородная
спала, но угольные линии неуловимо менялись, стоило свету упасть на
них под другим углом. Женщина будто всколыхнулась, тонкие белые
одежды чуть сместились, дрогнули сомкнутые веки, губы растянулись
ни то в усмешке, ни то в оскале.
Она умела очаровывать и
любила править. Если бы не война, то и сейчас все стигаи были бы
зажаты в стальном кулаке, а иные дети создателя забились бы в норы,
не посмев оспорить ее власть.
Ш’янт основательно
испортил королеве праздник. Впрочем, он ни о чем не жалел, и дай
ему кто‑то выбор – изменить ситуацию или поступить так же, как
триста лет назад – он бы, не задумываясь, пришел к Первородной
снова. И приходил бы до тех пор, пока ее сердце не лежало бы
окровавленным клубком на его ладони.
Отложив рисунок, Ш’янт
продолжил осматривать записки и дневники. Среди утомительно скучных
попадались и обрывки книги Артумиранс. Он не мог их не узнать, ведь
девушка часто писала при нем. Вот только тексты походили больше на
бессвязный набор слов. Клаудия, при всем своем высокомерии и
самоуверенности, так и не выучила язык Энкула, а все туда же –
лезла переводить пророчества.