Корреспондентку, напарницу убитого – молоденькую Павлу Ковальски, – заставили снимать процесс, все эти нелепые требования, горящие от недавно принятой дозы черные глаза в прорезях маски, возбужденный голос, зачитывающий плохо выученный текст. Мачете, которым проводили казнь, было слишком тупым или слишком легким, голову никак не удавалось отрубить с первого раза, агонизирующее тело хлестали, точно неумелые мясники, а Павла от волнения никак не могла настроить камеры: летая в тесном дворике, где происходило действо, они выхватывали то дергающиеся босые ноги, то запрокинутый подбородок на полуотрубленной шее, то занесенный для очередного удара окровавленный инструмент.
Павлу тоже ограбили – Ханна не могла взять в толк, кому из парней в масках могли приглянуться башмаки такого маленького размера, разве что их отнесли домой и подарили детям; по крайней мере, она осталась жива и стала знаменитой. Сейчас Павла возглавляет редакцию известного журнала и частенько участвует в дискуссиях на ток-шоу.
Ханна с горечью отметила, что снова назвала ольденбуржцев бошами, так же, как их с оттенком неизменной ненависти называли местные жители. Это плохо. Она не должна принимать ничью сторону, не должна проявлять симпатий – это мешает трезвому взгляду на вещи и влияет на ее беспристрастность. В конце концов, это влияет на ее гонорары, а деньги сейчас им нужны как никогда – на родине ей вряд ли будут платить так много, да и оклад Джона вне зоны боевых действий существенно уменьшится. Ведь они собирались пожениться сразу после возвращения.
При мысли о Джоне внутри у нее разлилось тепло. Господи, дай нам выбраться отсюда!
Они коротко поговорили ночью, через ком: перед сном она не выдержала, позвонила, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Возникло нестерпимое желание набрать его номер, услышать его спокойное вопросительное «да». По ее расчетам, сейчас он должен отсыпаться после неспокойного дежурства – ночью в городе стреляли сразу в нескольких местах.
– Долго еще, Хесус? – спросила она, когда под колеса попал особенно крупный обломок.
Оператор на мгновение оторвал глаза от дороги:
– Нет, Ханна.
Она ответила на улыбку. Хесус относился к ней со странной смесью покровительства и нежности, как отец, хотя и был старше всего на пару лет. Он никогда не лез в душу с пьяными откровениями, не успокаивал, не пытался затащить в свой номер, как иногда поступали журналисты, перебравшие суррогатного пойла в баре, в тщетной попытке избавиться от вида развороченных внутренностей и кричащих от боли детей. Не переступал незримой границы. Вообще не давал понять, что как-то выделяет ее среди окружающих. Он снимал войну, он жил этим, он пил боль окружающих – и сам был войной, сосредоточенный и безучастный. Когда она впервые провела ночь с Джоном, Хесус откуда-то добыл новый армейский бронежилет – из тех, что прикрывают и плечи, и бедра, и не мешают двигаться, разве что немного тяжеловаты; он намалевал на спине и груди белые буквы «TV» и заставил Ханну всюду таскать на себе эту тяжесть. Она вдруг поняла, что там, в нормальном мире, ей будет не хватать этого сухощавого человека с морщинистым лицом и глазами, в которых застыла вечная ирония.