Избу заполняла спокойная теплая тишина. Уставшие за день звуки с трудом пробивались сквозь плотно прикрытые двери, теряли силу, остроту и объем. Но за окошком, затянутым бычьим пузырем, бушевала красавица южная ночь, купая в водопадах звездного света голос пробуждающегося леса. Трели сверчков стекали по густой траве к размеренно дышащему в скалах морю, смешивались с редкими вскриками ночных птиц, с тихим, но непрестанным шепотом ветра в густых ветвях. В Таврике лес никогда не бывает безмолвным – ни в редкую зимнюю стужу, ни в густой летний зной.
Микулка уселся за старый, надежный, грубо сколоченный стол, и язычок масляной лампы задрожал в его темных глазах. Желтое сияние высветило знакомые стены, укрытые пеленой полумрака, застарелую копоть, отбросило по углам ночные шорохи и лохматые тени. Дом по прежнему дышал спокойствием и уютом, радостно принял вернувшегося отрока, укутав позабытым за полный год странствий запахом оседлости. Может именно этот запах, остающийся в дальних закоулках памяти, придает витязям силы в бою? Наверно именно он разнит степняка-печенега с землепашцем-русичем. И если печенегу нужно прорываться вперед пока ноги держат, не жалеть сил для движения к новым пастбищам, то русич должен еще и вернуться. К жене, к ребятишкам малым, к родному порогу. Потому-то Боги и даровали русичу сил больше, чем десятерым печенегам.
Бычий пузырь оконца переливался багряными сполохами, отражая полыхавший возле избы костер, Микулка вынырнул из невеселых раздумий, расслышав ввалившийся снаружи богатырский хохот Витима. Тьфу ты… От такого не то что из раздумий вынырнуть можно – из портков выскочишь с непривычки.
Ладно… Сколько не думай, а решение принимать все одно придется. Пусть конь думает, у него башка огроменная, а человек славен делами. Сколько ни думай, а ежели не сумеешь мысль свою передать другим, научить, помочь, то в копейку цена таким мыслям. Микулка подхватил Кладенец, закинул за спину на кожаной перевязи и скрипнувшая дверь выпустила его под выгнутый купол ночного неба, до черноты вылизанный языками костра.
– Ну наконец-то! – пророкотал зычным басом слегка захмелевший Витим. – Чего ты бродишь как леший по лесу?
Лицо воеводы раскраснелось, заросшее короткой черной бородкой, а ворот широкой белой рубахи распахнулся навстречу теплому дыханию вечера.