Барон был изрядно озадачен. Чернокнижия он чурался. Правда, труд Гийома де Ту о святом Иринее не подпадал под эту категорию, но что-то заставляло быть настороже. К тому же его гимназическая латынь изрядно рассеялась за фронтовые годы, и, кроме обязательного «arma, armo, armae» и «amore, more, ore, re, e» в голову ничего латинского не приходило. Однако полковник послушно проследовал в отдел рукописей и полюбовался миниатюрами, изображающими различные эпизоды из бурного жития Иринея. В тексте удалось опознать несколько знакомых слов, но, после получасовых попыток, барон посоветовал правнуку признать поражение и отправиться домой.
Уже на выходе из библиотеки наметанный глаз Корфа скользнул по куртке Мика. Взглянув еще раз и убедившись, что не ошибся, полковник подождал, пока они углубятся в тихие арбатские переулки, и там, возле безлюдной подворотни, внезапно схватил Плотникова левой рукой за плечо. Таиться больше не имело смысла, и смущенный Мик извлек на свет божий внушительного вида клинок в кожаных ножнах.
Барон укоризненно покачал головой и, не слушая сбивчивых пояснений наследника по поводу взятой для самозащиты семейной реликвии, вынул оружие из ножен. Тускло сверкнула в неярких лучах вечернего солнца серая сталь. Барон всмотрелся – перед ним был немецкий егерский нож.
– Прадед оставил, – объяснил смущенный Мик. – Бабушка рассказывала, что когда в 17-м коммуняки заварушку устроили, он подарил его деду… Ну, ее брату…
…Нож достался полковнику темной октябрьской ночью 15-го, после короткой вылазки в немецкие окопы. Германский унтер взмахнул им перед самым лицом барона, но ударить не успел – Корф уложил врага из верного нагана. В 17-м он и не думал оставлять трофей шестилетнему Вовке, просто забыл, когда, спасаясь от красногвардейского налета, уходил черным ходом из квартиры.
– Ну, дядя Майкл! – заканючил правнук. – Ну, облом прямо! Почему вы все – с оружием, а я – нет?
– Хорошо, – чуть подумав, решил Корф. – Завтра верну. Только, мон шер, носить его надобно совсем иначе…
Рано утром барон съездил к заутрене на Ваганьково, а затем подошел к знакомому священнику, обратившись к нему с весьма необычной просьбой. Поначалу старик испугался и хотел отказаться, но, еще раз поглядев на Корфа, неожиданно для самого себя дал согласие. Немецкий нож был по всем правилам освящен, и удовлетворенный полковник отправился в город, размышляя о многих вещах сразу – от необходимости уберечь неумеху-правнука от серьезных неприятностей до нерешенной проблемы «кухонной латыни».