– Что там, Славка? –
прокряхтел дед.
– Там какие-то люди.
Мужчины. Их шестеро. По крайней мере, стольких я видела. Возможно, приедут ещё.
– выпалила я, хватая вещи, не глядя и засовывая их в старый армейский рюкзак. –
Нам нужно идти, дедушка. Я боюсь, что… они хотят ограбить нашу деревню.
Дед приподнялся на
локтях и с жаром зашептал:
– Слава, я не смогу
уйти, ты же понимаешь?
– Не говори глупостей, –
отрезала я. – Ты уйдёшь со мной. Пойдём лесом, до большой реки. И вдоль неё до
моря. А там… ты же знаешь, дедушка, там и моряки есть и посёлок при маяке. Там
нам помогут. И мы доберёмся до города.
Я и не заметила, как из
глаз брызнули слёзы. Бросилась к дедушке, как в детстве, и он утешал меня,
словно я снова разбила коленки.
– Славка, времени мало.
Ты должна взять вещи, необходимый минимум, одеться потеплее, но практично и
удобно. А ещё, там, в серванте, в блюде с крышкой лежит пакет. Забери. Там твоё
свидетельство о рождении и кое-какие сбережения. И ты должна уйти. Иначе
пропадём мы оба.
– Нет, дедушка! –
упёрлась я.
– Они надругаются над
тобой, девочка моя. Вот, что страшно. А меня могут и не тронуть. Ты должна
спасать себя. А потом найдёшь помощь и вернёшься за мной.
Я смотрела в его
сморщенное лицо, запоминая каждую морщинку.
– Дедушка, я люблю тебя!
– прошептала я, подозревая, что у меня больше никогда не будет возможности
сказать ему об этом.
– Я знаю, тыковка. И я
тебя люблю. Но теперь ты должна бежать.
Я быстро собрала остатки
вещей, которые могли мне понадобиться в большом мире, схватила документы и
замерла на месте, сдерживая дыхание. Звук голосов приближался к нашему порогу.
– Слава, – прошептал дед,
– живо полезай в подпол!
А дальше всё было как в
тумане. Холодный, сырой подвал, заставленный банками, писк мышей, испугавшихся
нежданную гостью, вгоняющие меня в ужас тяжёлые шаги, пыль и труха, осыпающиеся
сверху. И я в обнимку со старым армейским рюкзаком. В ватных штанах и
камуфлированной куртке. С вязанной шапкой, зажатой между зубами, чтобы не
проронить ни звука.
От липкого страха
кружилась голова, а спёртый воздух лишал возможности делать глубокие вдохи.
Стук сердца шумел в ушах, заглушая все остальные звуки. Но мне запомнились
сдавленный крик дедушки и тошнотворный хруст.
Я сильнее стиснула
зубами шапку, зажмурила глаза и начала отсчитывать минуты, сжимая руки до
побеления в крохотные кулачки, которые не смогли бы меня защитить от этих
извергов.