— Почему ты
не подкладываешь поленья? Огонь же сейчас потухнет, — спросила
замерзшая и ничего не понимающая Йева.
— Проверял,
куда пойдет дым — в комнату или дымоход.
Уильям
подкинул еще веточки сосны, затем положил сверху крест на крест
несколько дровишек, отчего пламя довольно затрещало.
— У вас в
доме разве был дымоход?
— Нет,
конечно. Но был на постоялом дворе купца Осгода. Я с пару недель
там помогал чистить их, пока с Офуртгоса не вернулся отец
Линайи.
— И что же
случилось?
— Погнал
меня в шею, не желая видеть близко у дома и на постоялом
дворе, — Уилл улыбнулся. — Еще и управителю постоялого двора
влетело за то, что меня нанял. Так, Йева, я закончил. Доброй
ночи!
С этими
словами он поднялся с колен, бросил последний, полный грусти, взор
на раздевающуюся графскую дочь, вышел прочь. Его не покидала
неуверенность от того, что граф обитает по соседству. Тихо прикрыв
дверь, он направился в свою комнату, где тоже взялся за растопку
камина. Там он продолжил раздумывать о словах Белого Ворона, когда
тот одобрил близость с его дочерью. Но... Даже один факт того, что
про их отношения знали, связывал Уильяма по рукам и ногам, ложился
камнем на его душу.
Горящий
камин, обдающий лицо волнами жара, а также стук капель дождя об
оконное стекло медленно, но настойчиво погружали Уильяма в дремоту.
Он снял с себя мокрую одежду, расправил и повесил сушиться, а сам,
надев простые штаны и рубаху, устроился в кресле, в котором, по
словам Йевы, любил сидеть сам Гиффард.
Он прикрыл
глаза, затем погладил кончиками пальцев серебряный браслетик,
лежащий у него в руке. Воспоминания о матери, ее болезни,
том дне на ярмарке и просьбе Линайи — все это казалось таким далеким. Будто
случилось это в его давней, почти забытой жизни... Но все же он
переживал за всех, кто был ему дорог в том, человеческом прошлом.
Переживет ли матушка эту зиму? Справится ли Малик? Легко ли забудет
его Линайя? Грохот грома за окном, шелест дождя ввели его в
забвение — и он покачивался на волнах воспоминаний, пребывая
одновременно и в Вардах, и в замке Брасо-Дэнто.
Одиночный
стук, едва различимый.
Вздрогнув,
Уильям открыл глаза. Темная дубовая дверь едва скрипнула, медленно
отворилась, и свет камина выхватил из мрака белые босые ножки, а
также краешек платья, едва закрывающий колени.