В начале осени 1990 года я встречался с президентом США Джорджем Бушем, тогда еще просто, а ныне старшим. Человек триста активистов Национального республиканского комитета, пришедших на ужин Президентского клуба, долго рассаживались десятками за большие круглые столы, украшенные табличками с их именами.
Каждый стол был окружен штакетником политкорректных разнополых, разновозрастных и разноцветных официантов в белых куртках. Они должны были олицетворять равенство возможностей, и, кроме одежды, их объединял жуткий английский, который они коверкали всякий на свой лад. Потом нас невкусно кормили, не спрашивая о предпочтениях, а просто меняя блюда по некоей не слышимой нами команде.
А может быть, я уже все забыл и память услужливо заменяет такими воспоминаниями реалии того события. Ведь все это мне так представлялось. Должно быть, и еда была хороша, а я просто страшно волновался, вплоть до атрофии вкусовых рецепторов.
Я точно помню, что очень ждал выступления президента, которое и состоялось после десерта, но вот что он говорил? Остались какие-то обрывочные воспоминания об этом вечере и фотография, на которой Джордж, Барбара и я – что забавно, все настоящие (это я к тому, что меня часто спрашивали, не фанерные ли они, а я всем хохмил: они, мол, нет, а я так да). Говорил правду: я тогда был, ну, если и не фанерный, то точно деревянный. Буратино – руки-ноги не гнулись, во рту пересохло, улыбаюсь в объектив фотоаппарата так, что челюсти сводит, и мелькает рой дурацких мыслей от «так если бы было надо, я бы его прямо тут голыми руками задавил» до «а ведь за такую фотографию и орден Красной Звезды могут дать».
Это я привожу мысли из советской части мозга, другая же гордилась мной и была счастлива: именно благодаря ее активной мыслительной деятельности я и оказался на этом ужине и минут десять стоял рядом с президентской четой, говоря о судьбах России. Барбара Буш, очаровательная всеамериканская бабушка, смотрела на меня с нескрываемым удивлением: я был единственным неамериканцем среди участников вечера, не одетым в куртку официанта. А г-н президент вежливо завязал со мной разговор о советско-американских отношениях. Тогда мы были в моде, примерно как в какой-то период времени увлечение икебаной, а потом плетеной ротанговой мебелью, и обсуждение шло на уровне великосветской беседы, краткой, улыбчивой и ничего не значащей.