Таймстебль сидел на диване и делал вид, что читает газету. Как же, так я и поверил, что читает! Смотрит на неё и слюнки глотает, что не может съесть у всех на виду. Не прав я был, когда утверждал, что постантов в прошлом нечем заинтересовать. Их желудки прекрасно переваривают щелочённую целлюлозу, и газеты для них, почти как для обычных людей шоколадки – вкуснее ржавой плесени. В наше время они книжные фонды всех библиотек подчистую съели. Кто бы из местных мог подумать, что на смену Homo sapiens придёт не предрекаемый высокогуманный Homo novas, а такой вот Postantropos?
Я машинально жевал бутерброд, запивал пивом и пытался осмыслить ситуацию. Можно встать и уйти, но проблемы это не решит. Если блюститель стабильности прицепился именно ко мне, так просто от него не отделаешься. Проблему надо решать, и иного способа, кроме как идти напролом, я не видел. Беда только в том, что Александр Македонский разрубил Гордиев узел выверенным ударом, а у славян, когда рубят лес, щепки летят. Как бы дров не наломать…
Допив пиво, я встал из-за стола, решительным шагом подошёл к блюстителю стабильности и сел рядом.
– Топрый тень, – сказал я. Хотел сказать твёрдо, на чистом русском языке, но внедрённая в сознание лингвистическая программа выдала фразу с американским акцентом. Ещё одна накладка – не готовился я к беседе с таймстеблем, готовился к другому.
Блюститель стабильности оторвался от газеты, повернул голову и окинул меня равнодушным взглядом. Глаза у него были тёмные, тускло-зелёного цвета, почти как вчерашняя гадость из стакана в баре казино.
– Здравствуйте, – бесцветным голосом сказал он. – Мы знакомы?
– А как ше! – заверил я. – Фот уше дискретные сутки. Или пят лет тому фперёт опшехо фремени.
– Не путайте своё дискретное время с моим, – сухо заметил таймстебль. – Я вас не знаю.
В отличие от встречи в баре казино, сейчас он обращался ко мне на «вы», мёртвые глаза, цвета тины, ничего, кроме безразличия, не выражали, но я ему не верил.
– Тохта тафайте снакомитца, – пошёл я напролом. – Тэотор Смит.
Я специально назвал нынешнее американское имя и, кажется, не ошибся. В тусклых зрачках таймстебля мигнуло что-то ироническое, и я понял, что ему известно и моё русское, и настоящее имя. Зачем он тогда Ваньку валяет?
– Здесь или там? – прищурившись, поинтересовался он и мгновенно разрушил мою версию. Ирония могла относиться исключительно к именам, а не к тому, что он их знал.