Любожид - страница 79

Шрифт
Интервал


– застрял в России навек. Огражденный цепями, он стоял сейчас на улице имени еще одного пленника – Максима Горького. Этот «великий пролетарский писатель» просил уже другого царя – Иосифа Сталина – тоже отпустить его за границу. Но с тем же результатом: теперь и он, отказник Горький, окруженный цепями, стоит на каменном постаменте в конце своей улицы, перед Белорусским вокзалом. А между ними, между Горьким и Пушкиным, на соседней площади – «самый лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи» – самоубийца Маяковский, и тоже – в окружении чугунных цепей…

Прислонившись спиной к стене подземного перехода, Анна пыталась унять ватную слабость в ногах. Господи, не так-то легко уехать из этой страны! Ни при царях, ни при генсеках. Даже к сыну. А что, если и ей откажут! Что тогда? Ведь она даже не еврейка, а русская. Неужели и ей предстоит все это – мордобой, кровь, выбитые зубы и темная пасть «черного ворона»?

Страшно.

Этот страх удержал от антицарских демонстраций русского дворянина Пушкина и от антисталинских – русского босяка Максима Горького.

А евреи – эти никому не известные кузнецовы, дымшицы, щаранские, нудели, слепаки – откуда у них храбрость вот так, с гитарой и самодельным плакатом, выйти на площадь?

Конец ознакомительного фрагмента.