– А, ты говоришь о том, что, сотворяя мир утром в понедельник четыре тысячи четвертого года до Рождества Христова, Бог подкинул окаменелости с целью испытать нашу веру – как утверждают твои достославные единомышленники?
– Нет, я не об этом. Если ты снизойдешь до того, чтобы выслушать мои аргументы, тебе, наверное, станет ясна моя точка зрения.
В его словах я уловил обиду умного человека, упустившего в жизни свои возможности.
Мы ненадолго смолкли.
– Надеюсь, ты не нажил себе врага в лице доктора Локарда, – произнес я, вспомнив слова старика Газзарда. – Судя по всему, он человек влиятельный.
– Влиятельный? Ну и чем же он может мне навредить? – спросил Остин, роняя книгу на пол.
– В худшем случае он может добиться, чтобы тебя уволили.
– Да, по мирским меркам он человек влиятельный, если ты это имеешь в виду.
– Как ты проживешь, если потеряешь должность?
– С трудом. У меня нет за душой ни запасов, ни друзей, которые могли бы помочь. Но неужели ты думаешь, что я буду плакать по своей работе – обучать деклассированных юнцов в скверном маленьком городишке? Меня тянет обратно в Италию. Помнишь, я был там однажды?
– Но, Остин, на что ты будешь жить? Даже в Италии без какого-нибудь дохода не обойтись.
– Ты все на свете сводишь к деньгам и службе. Неужели ты не понимаешь, что это вещи второстепенные? В конечном итоге.
– Какие же тогда первостепенные?
Он уставился на меня с непостижимым выражением, и когда мне стало ясно, что другого ответа не будет, я спросил:
– Ты хочешь сказать, что важнее всего спасение души?
Я постарался, чтобы в моем тоне не прозвучал сарказм.
Но на лице Остина появилась горькая улыбка:
– Ты только что обвинил меня в том, что я верю в «вечную жизнь и прочую ерунду».
– Прошу прощения. Я на минуту забылся. Насмехаться над чужими верованиями противно моим принципам.
– Как бы эти верования ни были смешны? – В голосе Остина чувствовалась ирония.
– История говорит, что едва ли не во всех обществах большинство людей верило в бессмертие души. Веруя в божественное воздаяние, ты, по крайней мере, солидарен с большинством.
Он жестом остановил меня:
– Я еще сам не разобрался. Я верю в добро и зло, в спасение и проклятие. Верю полностью и безоговорочно. Это для меня такая же реальность, как стул, на котором я сижу. Еще бо́льшая. По твоим словам, я попался на приманку вечной жизни, но послушай, осуждение для меня более реально и убедительно, чем спасение. И гораздо более вероятно.