Он проехал еще минут десять, так, чтобы с ближайшим селом (которое выдавали в ночной темноте всего два одиноких огонька) его разделяло не меньше семи-восьми километров. Он, конечно, понимал, что весь мир не идеален, но, как и всякий стопроцентный горожанин, не имевший корней (ближайших, по крайней мере) в народе, испытывал особое недоверие к людям, живущим вдали от основной цивилизации, да еще на их территории.
Герман ехал медленно, и именно это спасло жизнь какого-то выскочившего на дорогу зверька, возможно, зайца, прибежавшего со здешних полей поглазеть на городского парня. Герман даже не успел притормозить; серое тельце зверька промелькнуло в свете фар и исчезло.
Наконец, он съехал с дороги и остановился.
Включив свет в салоне, он достал из Большого «МАСТЕРА», который всю дорогу трясся на заднем сидении, как безмолвный пассажир, свой импровизированный ужин. Измученный желудок сначала недоверчиво принял пищу, а потом активно взялся за дело.
Выпив горячего кофе из термоса, Герман вышел из машины по малой нужде. Откуда-то издалека долетал голос цикады, ей вторили два или три сверчка где-то у самой машины Германа. Он направился к ближайшим кустам, темневшим размытой массой в нескольких шагах от «BMW», на ходу расстегивая ширинку. За кустами едва различались силуэты высоких деревьев. Судя по шуму листвы, колышимой слабым ветерком, там начинался лес. Небо было кое-где затянуто тонкими перистыми облаками, сквозь которые проглядывали многочисленные звезды (даже в такую погоду их можно было увидеть куда больше, чем в городе в самую прозрачную ночь). Герман прибил на своей щеке комара, выкинул окурок и начал орошать куст.
И вдруг его вырвало.
Это произошло без всяких позывов, спазм или даже намеков на тошноту. Его просто вывернуло так же быстро и легко, как хитрый мешочек фокусника с двумя окрашенными в разный цвет сторонами – за одну секунду весь его ужин оказался под ногами. Это произошло так неожиданно, что Герман обмочил себе руку.
Чертыхаясь, он вернулся в машину, стараясь ни к чему не прикасаться мокрой рукой, и достал из бардачка тряпку, которой обычно протирал стекло.
Наверное, ничего удивительного в этом не было. Скорее, это было даже закономерно: именно так и мог закончиться один из самых долгих и сумасшедших дней в его жизни. Этот день был неимоверно тяжелым для Германа; уже просто