Шеф нахмурился, подумал, а потом зарычал, прямо как зверь, и
велел ехать домой. Ночью, мол — ночью никуда не денутся, прямо из
отделения всех заберем.
А Ренат понял, что шеф еще раз облажался. Промахнулся, впору его
Акелой называть. Вот только где ту стаю найти, чтоб ему указать на
ошибки?
Сперва было страшно. Неизвестность, запертая камера. Эльвира
попробовала осматриваться, но толку никакого — камень, камень и
камень. И вместо одной стены — решетка. За решеткой коридорчик, на
стене горит факел, наверное, где-то там есть дверь, ведущая на
свободу... но виден лишь камень и решетка. И немного огня.
А потом лязгнуло железо где-то в коридоре, и появился Николай
Федотович. Рита уползла в угол и вся сжалась, а Эльвира тоже
хотела, но... она вспомнила, что в книгах узницы не трусят, они
смело смотрят в лицо опасности. А она ведь эльф эфира!
Она встала, выпрямилась, и поняла, что коленки дрожат. Что
просто стоять ровно — очень трудно. Стоять изо всех сил — глупо
звучит, но так и получалось. Почему-то вспомнилась та тетка с
конем, что стояла на помощь — вроде, и на картинке, и стояла, а
понятно, что это помощь. Стало чуточку легче, но все равно
страшно.
— Храбрая, значит? — сказал Николай Федотович, и тут же
засюсюкал.
— Ух ты, какая храбрая девочка! — сказал он, и Эльвире стало
противно и стыдно. И очень страшно.
— Главный ритуал нам придется отложить пока, но сейчас мы с вами
сделаем маленький, — сказал Николай Федотович, — Малюсенький такой,
просто чтобы капельку магии добыть.
В руках у него блеснуло лезвие ножа, а Эльвира почувствовала,
что вот-вот упадет. Ритка в углу заскулила по собачьи, и сама
Эльвира тоже была на грани. Николай Федотович мерзко улыбался.
— Смотрите, девчонки, сейчас фокус покажу! — сказал он, и ножом
надрезал собственную руку. Кровь капнула на пол.
— Веселый фокус? — спросил он, — Смотрите, что дальше будет!
В кровавой лужице что-то зашевелилось. Поднялось на тонкие
ножки, сделало пару шагов. Открылись и выпучились равнодушные
глаза, заострились жвалы.
«Паук, — поняла Эльвира, — Паук, а мы тут мухи для этой
твари...»
— Иди-иди, маленький мой, — Николай Федотович ворковал так
ласково, словно обращался не к пауку, а к собственному ребенку, и
от этого становилось еще более не по себе. Паук начал расти, словно
надувался — то ли от ужаса девочек, то ли от ласки своего
создателя. Первоначально алое брюшко потемнело, стало багровым,
потом темно-коричневым. На гладком панцире проступили жесткие
волоски, к паре глаз добавились еще несколько мелких и таких же
пустых и равнодушных.