Ну а дальше… Говорят, сонная немочь не забирает дважды. Мила была в безопасности.
А за регистрацию сноходца отваливали целое состояние.
Даже матушка живо сообразила, что же произошло в спальне. И теперь я еду в темной карете без окон, одна среди аристократов, прячу свои ужасные ноги и руки. Но страх потихоньку отступает. Они ведь не боятся того, что с ними сделают в замке Бреннен? Возможно, не все так плохо?
Карета остановилась.
Альберт приоткрыл глаза, встряхнулся.
- Ну, приехали.
***
Замок Бреннен встретил нас торжественной, почти потусторонней тишиной и пустотой. Когда я выбиралась из кареты, последняя, прячась за спины несостоявшегося герцога и Альберта, почему-то ожидала марширующие шеренги защитников замка, толпу отмеченных Духами в черных балахонах. Но нет. Ничего этого не случилось. Внутренний двор оказался совершенно пустым, безжизненным. Приоткрыв рот, я рассматривала высокие и толстые стены, по внутренним сторонам которых паучьими лапами разбегались многочисленные деревянные лестницы и закрытые коридоры, огромное центральное строение, закрывшее пол-неба, с беспорядочно разбросанными стрельчатыми окнами, в стеклах которых отражалось солнце. Деревянная черепица тускло блестела старым серебром, точно так же, как серебряные ложки матушки, когда их начистишь мелом. И все это… оказалось настолько красиво и величественно, что я не сразу сообразила, как меня окликнули.
Оказывается, глазея на замок, я пропустила самое важное: к нам подошел высокий мужчина, немолодой уже, седоватый. Он-то и был облачен в богатое одеяние из черного бархата, что-то вроде многослойной туники, длинной, ниже колен, и на груди золотились вышитые звезды и еще какие-то символы. И теперь он строго смотрел в мою сторону, Альберт посторонился, давая этому господину меня рассмотреть. Я осторожно взглянула в лицо незнакомцу и поразилась тому, какой у него молодой и цепкий взгляд. А цветом глаза как ягоды ежевики.
- Барышня, вы оглохли? – сухо повторил он, сверля меня тяжелым и ничего хорошего не сулящим взглядом.
- Я… простите…
Он был таким… манерным, таким роскошным, и вышивка на груди так и искрилась, так и переливалась. Вконец смутившись, я обреченно уставилась на него, ожидая… Чего? Я и сама не знала. Матушка обычно награждала оплеухой, ее муж разражался непристойной бранью. Господин… мог ударить, сильно ударить. И я невольно втянула голову в плечи, надеясь, что мой никчемный вид вызовет жалость.