Невольно вспомнилась сказка о спящей принцессе, проклятой и уснувшей.
Но здесь не было принцессы. Да и вряд ли принцесса стала бы хранить свой портрет в сундучке.
А если принц, то где он сам?
И зачем тогда принцу вот такая безделушка, этот крошечный дом, заточенный в хрустале?
Я еще раз посмотрела на шарик, и почему-то так сладко потянуло в груди… Внезапно захотелось, чтобы и у меня когда-нибудь появился вот такой уютный, свой собственный домик. Я бы ухаживала за розами, а по утрам бы готовила завтрак… Себе, а не матушке и моим сводным брату и сестре. Тоска по несбыточному простому счастью больно цеплялась где-то под ребрами, распускала во все стороны колючие усики вьюнка, а я… все еще рассматривала хрустальный шарик.
По-хорошему, мне следовало торопиться. Оставить все здесь, уходить, вернуться к себе в комнату. Поди, Габриэль волнуется.
Но этот маленький домик… Он казался мне таким одиноким, потерянным и никому не нужным. Жалость кольнула сердце, и было непонятно, кого мне жаль больше – игрушку в хрустальном шарике или себя, с такой же потерянной, выброшенной кем-то и когда-то судьбой.
Поколебавшись несколько мгновений, я все же сунула шарик в карман передника, и теперь уже почти бегом кинулась к рычагу.
Он легко поддался, в стене что-то заскрежетало, и часть кладки начала проваливаться вперед. Дверь проворачивалась вокруг своей оси, и я нырнула в открывшийся лаз, чтобы успеть.
Но в самый последний миг, уже стоя в темном коридоре, я услышала грохот и треск в тайной комнате. Я успела увидеть, что тот самый сундучок, что стоял на подставке, внезапно разлетелся в щепки – как будто страшная и неведомая сила раздавила его, вкладывая в удар всю ярость, всю тоску и боль.
…И все закончилось. Меня вынесло в сумрачный и тихий коридор. Я выдохнула, вытерла пот со лба. И едва не подскочила на месте, услышав:
- Ильса? Что ты здесь делаешь?
***
Я не сразу сообразила, кому мог принадлежать этот голос. Наверное, меня перекосило от ужаса, когда я поворачивалась, потому что Альберт – а это был он – лишь усмехнулся половиной лица и покачал головой.
- Испугалась? Брось, я тебе ничего дурного не сделаю.
Он подходил все ближе, вылился из сумрака, хотя, надо признать, был одет так, чтобы в потемках его и вовсе не заметили: в черной шелковой рубашке и черных узких штанах. Светлые волосы были спрятаны под темный платок, повязанный на морской манер, и такой же платок свободно болтался на шее – готова поклясться, что под ним он прятал лицо, оставляя лишь глаза, непроницаемо-черные и опасные.