Владимиров скрипнул зубами, но резолюцию наложил положительную. Покончив с четвертой бумажкой, Дмитрий Евгеньевич посчитал свой долг исполненным и устало откинулся в кресле. Было уже 9.30 утра.
К бумагам на столе Владимиров больше не прикасался и, закрыв дверь на ключ, хмурясь, разделся и опять прилег на диване, обитом потрескавшейся кожей.
Все было бы ничего, но сон не шел. Жесткая пружина упиралась сквозь кожаную обшивку в бок. Солнце било в глаза из-за штор. За окном что-то до боли знакомое орал Латын Игаркович, которому Петруха уронил на ногу полученный со склада радиатор. Утро началось явно на минорной ноте.
Неожиданно по стационарному свет-трюмо связи прошла рябь, и послышалось деликатное покашливание куратора. Начинался внеплановый сеанс связи с главком. Владимиров запрыгал на одной ноге, стараясь попасть в штанину. К началу разговора он был готов через сорок пять секунд. Он не успел надеть только китель. Перед зеркалом он стоял в тельняшке в голубую полоску, без рукавов.
На мускулистом предплечье красовалась татуировка: парашютист и надпись: «Кто служил в ВДВ – тому не страшен ад». Правда, Дмитрий Евгеньевич собирался свести ее по совету Малюты. Скуратов однажды вскользь обронил: «В том месте, которое не страшит десантника, персонал относится к такой росписи на теле с явным предубеждением».
Монолог куратора был краток: «В белорусских лесах 1943 года для десанта есть работа». Экран погас. Сон был в руку. Ночной кошмар стал явью.
Берестяной туесок с пневмопочтой весело пометался по пластиковым трубам под потолком и, насладившись мучительным ожиданием начальника отряда, вывалился на стол. Владимиров опасливо потыкал бересту шваброй, убедился, что она, во всяком случае на первый взгляд, не опасна, и осторожно взял в руки.
Суть задания сводилась к следующему. Как поведала аналитическая справка, где-то у истоков времен реальности «Земля-611» на нее упал метеорит, каковых, как известно, в темных просторах Вселенной носится превеликое множество. Тут аналитики зачем-то глумливо процитировали Михайло Ломоносова: «Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне – дна!»
Владимиров оскалил безупречные белые зубы и тихо зарычал. Он обожал Ломоносова-физика, Ломоносова-химика, Ломоносова-математика, Ломоносова-геометра, но со школы не переваривал Ломоносова-поэта и его вирши. Аналитики это, похоже, знали.