– Сама дура! Если б у них все было стерильно, ты б полдня в туалете не торчала! Штукатурь, чего встала? У «Садов Победы» небось пробки, опоздаем, я из твоей зарплаты неустойку вычту! Шварц, телега приехала?..
– Ща гляну! – кивнул Шварц и затопал в гостиную.
Лиза обиделась, отчего стала напоминать гусыню. Моня посмотрел в зеркало на ее надутое лицо и ухмыльнулся. Лиза прикрикнула:
– Да не корчь ты свою рожу, а то будешь на сцене как индеец!
В этот момент со стороны гостиной вдруг донеслось:
– Бу-бух!!!
Зеркало заметно качнулось, стул под Моней вздрогнул. Тот быстро повернулся:
– Шварц, ты что, упал, твою мать?..
В ответ из двора донеслись какие-то приглушенные крики и дружный вой автосигнализаций. Моня вскочил на ноги. Лиза встревоженно крикнула:
– Шварцик! Ты живой?..
В этот момент в гостиной раздались слоноподобные шаги. Секунду спустя на пороге возник Шварц – с закопченным лицом и лакированным штиблетом с дымящейся подошвой в руке.
– Гы-гы! – громогласно проорал он. – Сватанья не будет! Бензинового соседа конкуренты токо что рванули!
Хватка у плешивого секьюрити была железной. Но Кащеев в рукопашном бое за годы службы собаку съел. Он тут же резко крутанул руку в сторону большого пальца противника и уже собрался нанести ему шоковый удар, как вдруг понял свою ошибку.
В правой руке охранника оказались не наручники, а печать. Он просто хотел поставить Кащееву светящуюся метку. Удивленно посмотрев на посетителя, охранник спросил:
– В чем дело?!
– Не на эту руку! – нашелся Кащеев.
Секьюрити еще какой-то миг пристально смотрел на него, потом шлепнул печать на тыльную сторону левой ладони. Григорий Васильевич тем временем покосился на милиционеров. Однако те на мимолетный инцидент никакого внимания не обратили. Один зевал, облокотившись о поручни и глядя себе под ноги, двое других были заняты своими мобильными…
Кащеев незаметно вздохнул и вошел в «Помпею». Прямо напротив входа, у противоположной стенки, немного повернутая влево, располагалась огромная сцена. Справа и в центре на возвышенности ее украшали подсвеченные колонны. Их сторожили аморфного вида невыразительные статуи со словно бы стертыми тысячелетиями лицами.
Под сценой на просторном танцполе танцевало около полусотни человек. Еще десятка три – в основном молодых людей – энергично дергались на двухуровневой сцене. И наконец, самые-самые экзальтированные извивались на самой верхотуре – между подсвеченных колонн. Персонажи были практически любого возраста и на любой вкус.