Я уже писала
об этом. Но не вспоминала, как прошёл тот вечер в кругу двух друзей и одной
девушки. Рихард не упускал возможности обнять меня и тем самым показать Отто,
что я принадлежу только ему. Отто злился, чуть ли не до скрежета сжимал зубы,
но продолжал улыбаться другу. Правда, эта улыбка походила на оскал хищника, а в
глазах Клинге то и дело танцевало негодование с болью.
И никто из
них не думал обо мне. Что я чувствую, находясь между двух огней: Отто и
Рихардом?
А я хотела
встать и убежать подальше от них двоих. Мне так не хотелось причинить боль им,
но так ведь нельзя. В любовном треугольнике всегда кто-то страдает больше
остальных его участников. Наверное, это была я. Ведь разрывалась на части,
боясь обидеть кого-то из них. Забыть Отто – невозможно, как и остаться с ним.
Оставить Рихарда – несправедливо, как и лгать ему. И что остаётся мне? Что-то
решать самой или ждать когда судьба решит за нас.
Наш друг
ушёл под утро. Хоть и пил от злости, глядя на нежности Рихарда со мной, но
нисколько не опьянел. Твёрдой походкой вышел из подъезда. Сел в машину, но
прежде, чем залесть в неё, как когда-то я, обернулся и посмотрел в окно. Я
опустила глаза, не выдержав этого взгляда полного досады. Он сожалел, что мы
вроде вместе и в то же время не принадлежим друг другу. Отто снова приходится
уезжать по делам службы, а я остаюсь с Рихардом. И этой ночью он будет любить
меня, а не Отто. Клинге остались только воспоминания о тех счастливых днях в
его замке.
Клинге я не
видела около месяца, но слышала о его подвигах. В Абвере и фельдкомендатуре
шептались, что оберфюрер Клинге сошёл с ума. Он бросается во все тяжкие, будто
ищет смерти. Только костлявая обходит его стороной. Вокруг Отто гибли люди, а
его даже осколок облетал. В июле не было ни одного немецкого солдата, чей язык
не перемалывал страшную сплетню. Разъярённый провалом операции по ликвидации
партизанского отряда под Оршей, оберфюрер Клинге лично пристрелил виновного в
этом подчинённого. Будто тот, раньше времени выстрелил и без команды. Это дало
партизанам преимущество и они хоть и потеряли несколько человек, но смогли скрыться
в непроходимых болотах.
Отто за
самосуд не отдали под трибунал. Командование ценило его методы борьбы с
противником. Они лишь посоветовали оберфюреру Клинге быть более сдержанным, а
то в последнее время он слишком часто выходит из себя. Конечно, виной всему
война, но это не повод терять облик офицера. Убей немецкий офицер гражданского
человека на оккупированной Беларуси, ему бы и советовать не стали, как себя
держать в руках. Эти убийства проходили незаметно. Честь и облик офицера здесь
как бы ни были поставлены под удар. Но расстреливать своего солдата – хоть и
маленькое, а пятно на репутации. Правда, зная Отто, я сомневалась, что его
волновало общественное мнение и такая чепуха, как репутация.