Как всегда в моменты слабости, стало стыдно. Прежде чем обвинять
других в бездушии и злом умысле, подумай: что ты сделал не
так?..
Додумать я не успел.
С разбегу ткнулся мордой в паутину, бесполезно замахал руками,
силясь оттереть с лица липкие и на редкость прочные нити,
завертелся вокруг себя, натыкаясь на стволы и мыча сквозь зубы...
Наконец, содрав облепленный паутиной плащ, бросил его прямо на
тропинку и дальше пошел в одной майке, ёжась от промозглого
холода.
Но шел я не долго. Что-то было не так...
Лес был другой. На первый взгляд, всё то же самое: чёрные
горелые деревья, свежий злой подлесок... Но дело в том, что эти
деревья были ГОРАЗДО старше. Вековая кора отслаивалась и свисала с
корявых стволов длинными лохмами. На корнях и нижних ветках
вольготно произрастал могучий лохматый мох, в котором, кажется,
копошилось что-то мелкое и не слишком дружелюбное.
Там чудеса, там леший бродит... - припомнил я слова Антигоны.
Как в воду глядела, чертовка. А вот и следы на неведомых дорожках,
- я наткнулся взглядом на здоровенную трёхпалую вмятину в желтой
глине тропинки. Сделалось не по себе. Это ж какого размера тварь
оставляет такие следы?..
Рёв, раздавшийся у меня над ухом подтвердил, что тварь -
немаленькая.
Походил он одновременно на ящерицу и гигантского петуха. Не
знаю, как лучше объяснить... Ноги со шпорами, крылья, покрытые
жестким, похожим на чешую пером, алый гребень на лысой клювастой
головке, торчащей из длинной змеиной шеи...
Распахнув желтый, в трещинах и потёках клюв, тварь вновь заорала
и бросилась на меня. И вот тут я наконец понял, что значит быть
стригоем.
Василиск был громадным, как жираф. Голова его мотылялась на
высоте метров пяти, размах крыльев превышал рост.
Ноги, похожие на страусиные, только покрытые чешуей,
оканчивались лапами с жуткими синеватыми когтями - удар такого
когтя мог спокойно выпустить кишки лошади. Глаза у него были
круглые, птичьи, но по-рептильи равнодушные и холодные.
Может потому, что василиск не слишком часто встречал
интеллектуальную добычу и привык давить силой, я ему не уступал.
Только один раз он смог оглушить меня ударом тяжеленного крыла, а
потом зацепить клювом, сняв огромный шмат кожи со спины...
Но и ему от меня досталось. Удары кулаков били с совсем
нечеловечьей силой, и когда мне удалось схватить его за шею и
придушить, из горла твари раздался уже не злобный, а панический
вопль... И было в этом крике столько тоски, столько отчаяния...