– Да я с внуком…
– Ну да, ну да, – дед пригвоздил взглядом местного Казанову, царапавшего раму. Видимо, красавец мужчина надеялся выброситься из окна. – Хотя во внуки он тебе, может, и не годится, а в сыновья-то точно. Ишь, в сиськах силикон, в башке студень. Я тебя на чистую воду-то выведу!
– Нет у меня силикона! – взвизгнула Диана Аркадьевна.
– Надо же: а то, что я про студень сказал, тебя не взволновало? Правильно, волноваться нечему, – печально скривился Михаил Яковлевич. – Колышется там в черепушке сплошная желеобразная масса с люрексом вместо извилин. Куда Макс смотрит? Давно пора тебя за ушко да на солнышко. Таранька ты сушеная, совести в тебе нет ни на грамм.
Диана Аркадьевна трагически всхлипнула и, едва не сметя свекра, вылетела в темноту.
Мгновенно сориентировавшийся Казанова решил изобразить рыцаря и под этой маркой миновать негостеприимного старика.
– Не смейте обижать даму! – Он выпятил грудь и опасливыми приставными шагами начал наступление, продвигаясь исключительно боком.
– Так ить не твоя дама-то, – простецки заулыбался дед. – Или твоя?
– Дама – она не обязана быть чьей-то. Право на неприкосновенность дает ей уже то, что она дама. Дамы – они общие.
– Общие дамы на Тверской стоят, – старик продолжал улыбаться с доброжелательностью аллигатора. – А эта курица щипаная – невестка моя. Пока еще невестка!
Последнее предложение он проорал так, чтобы Диана Аркадьевна была в курсе перспектив.
– Дед, зря ты так, – наконец вмешалась Маша. – Давай пироги есть. Надя, чай вскипятите!
– Ну, пироги так пироги. – Михаил Яковлевич смачно шлепнул зардевшуюся Надежду по объемистой филейной части и посмотрел вслед быстро удаляющемуся гостю. – Темень-то на улице. Не ровен час – сломает себе что-нибудь.
Словно в подтверждение его слов из-за забора раздался треск и жалобный вскрик.
– О! А теперь можно и по коньячку! – старик удовлетворенно потер руки.
Во тьме теплой июньской ночи одуряюще стрекотали сверчки, где-то лениво побрехивала собака, да слышалось удаляющееся жалостливое бормотание Казановы.