– Харона? Перевозчика душ умерших через реки подземного царства до Аида? Зловещее название. Но этого мало, чтобы…
– Как-то больно рьяно вы его защищаете, этого Никиту Шершнева, – хихикнула Марина. – А ведь он сам обозначил вам род своей, так сказать, деятельности. Признание обвиняемого – царица доказательств!
– Честно говоря, меня это его признание поразило, – произнес Бертран. – Странная бравада… Уж кто-кто, а Шершнев умеет заметать следы и… как это… отводить у всех глаза. О «Passeur» никто толком ничего не знает, кроме того, что эта фирма предсказывает день смерти того или иного человека.
– Как так? Гадают там, что ли?
– Вы, детективы, только пишете или читаете тоже? – ответил вопросом на вопрос Бертран. – Читали у Агаты Кристи роман «Вилла «Белый конь»?
«Чукча не читатель, чукча писатель? Как бы не так!»
– Конечно, читала. В далекой юности это была одна из моих любимых книг.
– Ну, тогда вы понимаете, что я хочу сказать, – проговорил Бертран, не забыв с истинно французской любезностью одной улыбкой отмести прочь самоуничижительную фразу о далекой юности Алёны.
– Обитатели виллы «Белый конь» держали что-то вроде тотализатора, – вспомнила Алёна, сверкнув в ответ благодарной улыбкой. – Дескать, совершенно непредосудительно делать ставку на то, что тетушка, условно говоря, Мэгги отбросит тапки до Рождества.
– Отбросит… que? – перебил Бернар. – Что? Тапки?! Мон Дье, но зачем?!
Морис с мудрой, терпеливой улыбкой слушал, как Марина с Алёной на два голоса объясняли Бертрану смысл очередной идиомы и выстраивали синонимический ряд: откинуть коньки, отбросить копыта, дать дуба, сыграть в ящик… Бертран сначала прилежно записывал, потом, видимо, устав, сказал решительно:
– Et cetera, et cetera! Revenons а nos moutons! Вернемся к нашим баранам!
«Странно, – подумала Алёна, – такое впечатление, что герой моего скверного романа волнует его не меньше, чем меня! Надеюсь, по другой причине…»
Скверного – в данном случае притяжательное прилагательное от слова «сквер», это понятно. Что же касается причины собственного интереса, ее Алёне было бы затруднительно объяснить даже себе самой. Как-то неловко снова думать про этот загорелый худой живот. Ладно, взъерошенные волосы надо лбом или необычные глаза – это еще куда ни шло, ей не привыкать волноваться из-за мужских глаз, последние четыре года она только этим и живет, правда, те глаза – черные-пречерные… чернее тьмы, чернее ночи…