– Нет, ты забыла, Пушкин печалился на холмах Грузии. Хотя... Там есть продолжение, у этих строчек. – Инесса внимательно, с любопытством смотрела на меня. – «Печаль моя полна тобою». Что, у царевны есть принц? Кто он? Я больше чем уверена, что существует некто, кто заставляет нашу девочку страдать...
Я вздрогнула и поежилась.
– Холодно?
– Нет, но...
– Ладно, я не буду тебя пытать. – Она провела рукой по моим волосам, но я и не думала сердиться.
В старом Панинском парке на самом деле было тихо и малолюдно, лишь изредка, с порывом ветра, доносились с новой территории звуки музыки и стрекот аттракционов. За те полчаса, что мы бродили по аллеям, я увидела лишь нескольких старушек на лавочках, унылую долговязую мамашу с коляской и компанию из троих мужчин, которые прямо под липой отмечали какое-то событие, держа в руках пластиковые стаканчики, да позади нас брел тощий юноша с длинными светлыми волосами, вертя в руках кусок проволоки.
Поначалу я совсем не обращала на него внимания, но потом, на одной из самых тенистых и заброшенных аллей, беспокойство неожиданно овладело мной.
– Послушай, что это за тип? – шепнула я на ухо Инессе, преспокойно рассказывающей об истории города Тишинска. – Извини, конечно... А вдруг он на нас набросится и задушит своей проволокой...
– Кто? Где? – встрепенулась она, оглядываясь по сторонам.
– Да вон, сзади...
– Ах, это... – с облегчением вздохнула она, заметив нашего спутника. – Его не стоит бояться, я его знаю. Это Костя, местный дурачок. Совершенно безобиден.
Она вытащила сигарету, закурила, помахала рукой издалека этому Косте, на что он не обратил внимания. Или сделал вид, что не заметил.
– Его родители – очень приличные люди, работают на нашей швейной фабрике.
– Ты уверена...
– Да. Трусиха! – упрекнула она меня. – У него то ли шизофрения, то ли олигофрения, впрочем, я не специалист... Давай присядем?
Мы сели на лавочку и лениво принялись рассуждать о психиатрии – какая это темная наука, и как легко сойти с ума даже людям нормальным, без генетических отклонений... Костя встал под дерево шагах в тридцати от нас, крутил в руках свою проволочку и как будто глядел в сторону, но я теперь точно знала, что мы чем-то заинтересовали его. Впрочем, после слов Инессы я уже не боялась его.
Он был совсем юный – лет восемнадцати-двадцати, очень тоненький, чисто, но как-то жалостно одетый – в серые бесформенные брюки и вылинявшую клетчатую рубашку, личико – узкое, напряженное, и только волосы были хороши – длинные, густые, светлые, они отливали золотом даже в тени.