Удалов задумался глубоко и, как всегда, не вовремя. Пока он витал в облаках, погибла и Галочка – чего и следовало ожидать. А из-за окна донеслись крики. Те, кто был ближе к окну и смог выглянуть наружу, сообщили, что могучий слон превратился в серую шкуру. И ребятишки начали было кромсать шкуру и растаскивать по домам, но тут из-за угла выскочили люди в черных чулках и унесли шкуру слона в свой танк, который стоял в кустах.
«Ну что ж», – вздохнул Удалов, стараясь не слушать страшные крики и причитания толпы. Он решил увести рыдающего Мишу Стендаля, который только что потерял смысл жизни…
Он сделал шаг к нему и даже протянул руку, но сказать ничего не успел…
– О боже! – раздался чей-то возглас. Но возгласом не остановишь неизбежности…
Миша Стендаль начал съеживаться, уменьшаться, и через несколько секунд обнаружилось, что Удалов смотрит на лежащий возле его ног вполне приличный черный костюм, рубашку, галстук… Десантники из окружения президента уже прибежали с лопаткой и ванной-носилками для переноски сильно кровоточащих тел. На эти носилки они положили тела Миши, Гаврилова и бритого жениха – из чего следовало, что, пока Удалов глазел на гибель Миши Стендаля, остальные женихи растворились тоже.
– Это выше моего понимания, – сказал Удалов. – Куда выше.
Вокруг выли, кричали, ругались, требовали прокурора и намеревались жаловаться в газету.
Удалов же пробился к Минцу, который как раз кончил снимать свой фильм. Он засунул камеру в сумку, что висела на плече, и пошел к президенту, который тоже закончил съемки и отступал, пробиваясь сквозь толпу, к выходу. Путь ему прокладывали могучие десантники с носилками-ваннами, в которых было на удивление мало жидкости – лишь пустые оболочки молодоженов.
А когда все они вышли на улицу, то Удалов увидел, что и оболочки людей исчезли, словно испарились. И хоть президент и приказал взять на анализ одежду погибших, ясно было, что он не надеется научно поживиться.
– Пленку отдашь? – спросил президент, когда они уже стояли вне толпы под августовским нежгучим солнцем.
– Сам просмотрю сначала, – сказал Минц.
– Только копий не снимать, – велел президент.
– Ты думаешь, что все забудут?
– Завтра забудут.
– А предметы?
Президент поднял бровь.
Минц смущенно улыбнулся.
– Извини, старческий маразм, – сказал он.