«Он меня переиграл», – внезапно пронеслась в голове у Ивана странная мысль. А еще он почувствовал, на самый короткий миг ощущение ужасной потери, когда уже ничего изменить нельзя. Иван отогнал глупые мысли, и собрался было вернуться к Зине Кондратьевой. Она-то должна точно знать о шашнях подружки.
- Шпана, настоящая шпана, – вдруг сказал кто-то рядом. – И девка тоже блатная.
Иван обернулся и увидел Игоря Мищеренко.
– Мы – домой, – бросил Иштван Пахому.
Тот кивнул и уточнил:
– Машину дашь на вечер?
– Бери, только потом сам загони в гараж. И прежде, чем загонять, позвони мне!
Они подъехали к дому. Обычному девятиэтажному, панельному, стоящему в окружении таких же домов. С набитыми мусорными баками около подъезда. И с бабушками на лавочках неподалеку.
Выйдя из машины, Лилька тупо посмотрела на свои окна.
– У меня никого нет. Может, еще не вернулись?– недоуменно спросила она Иштвана. Вопрос казался риторическим.
– Вернулись, – улыбнулся Иштван. – Вон смотри, Линкины колготки на веревке болтаются. Вчера днем их не было. А твои родители, наверное, у нас. Отцу вручили какую-то медаль ВДНХ. Вот и обмывают.
Отец Иштвана работал директором завода. И, сколько себя помнила Лилька, всегда ходил в костюме и белой рубашке. Носил тяжелый кожаный портфель, затертый так, что первоначальный цвет угадывался с трудом. И каждое утро в половине девятого за ним приезжала черная «Волга» и увозила на завод. И каждый вечер в половине седьмого привозила обратно. Лилькин отец трудился на том же заводе начальником цеха. Но никогда ее отец не ездил на этой самой «Волге». А всегда шел на завод пешком. И когда кто-нибудь шутки ради спрашивал, что это за дружба такая, что друг даже до работы не довезет, он просто отвечал:
– Поэтому и дружим, что никто никого ни о чем не просит, никто никого не ждет.
– Пойдем к нам. Мать там всякой вкуснотищи наготовила, – предложил Иштван, когда они уже поднимались в лифте. И тихонечко ее поцеловал.
– Я бы осталась дома, – прошептала Лиля.
– Будешь сидеть, и реветь? – Он строго посмотрел на нее.– Я против.
Она отперла дверь и хотела попрощаться. Ей нужно побыть одной. Решить, что делать дальше. И в голове с разной интонацией все время билось цветаевское:
«Спрошу я стол, спрошу кровать, зачем живу, зачем я бедствую, отцеловал– четвертовать, другую целовать – ответствуют!».