Если прикрыть волосами уши, то этот эльф был бы неотличим от обычного мужчины, ровесника матери или отца. Болезненно искривленные губы, слипшиеся ресницы, морщинки в углах глаз. Тогда где же разница?
– Что ты делаешь? – спросил он, не открывая глаз.
Так неожиданно, что Карсти едва не прикусила язык.
– Зачем… зачем вы меня похитили?
– Я хочу спать.
– Вы хотите выкуп?
Эльф медленно приподнял тяжелые веки, обжегши девушку серебром своих глаз.
– Тебе и твоему брату ничего не грозит, – прошелестел он.
– Я дочь Богоравного.
– Да хоть самого Файлака. Оставь меня в покое. Пожалуйста.
Разозлить его оказалось делом одного мгновения. А вот заставить обратить на себя внимание было гораздо сложнее. Эльф не видел ничего вокруг себя. Впрочем, нет, он видел Шинтан и видел ее грозную мать. А Карсти он не видел. Без всякого стыда ходил в одних исподних штанах, прикрываясь одеялом, да и то только когда выходил побродить среди деревьев. Чавкал кашей и не стеснялся в выражениях. Карсти была для него чем-то вроде надоедливого детеныша зверя ценной породы. Какая охота разговаривать с волчонком или лисенком? Был бы тот просто сыт и здоров. Может быть, так оно и надо у нелюдей?
Может быть, так и надо, чтоб нелюдь долго-долго сидел под деревьями в редкой тени мелколистной кроны, глядя в пространство холодными глазами? А кажется, будто он ни на миг не упускает тебя из виду. Горячее марево на горизонте колебалось и дышало в такт с ними со всеми – с невольными пленниками пропитанных пылью руин храма-усадьбы. Где-то там должна была пролегать дорога, по которой в Даржу шли караваны из Ан-Риджи и Хисара, много караванов и много людей. Кто-то ведь должен был свернуть к такому уютному маленькому оазису? Но нет, никто не проезжал мимо, никто не сворачивал.
Карсти обратила внимание, что за ними с братом никто строго не следит. Орки не надзирали, они присматривали и делали это так, как делают обычные родственники – краем глаза, после других, более важных дел. Можно было отойти достаточно далеко в степь без всяких последствий. Карсти дважды делала так, но каждый раз возвращалась. И вовсе не из-за брата. Просто идти по сухой траве было тяжело, в горле першило от пыли, глаза слипались, голова кружилась. И она возвращалась, уставшая и голодная. Немая полуорка Шинтан не ругалась, а лишь щурилась по-звериному, бесстрастно и лениво. Ее мать если и отвлекалась от готовки, то лишь затем, чтобы поворчать на своем языке, пожимая при этом узкими плечами.