– Знаете, – сказал он, – вот уже полчаса я пытаюсь понять вас! Но все, что вы сказали здесь, шито белыми нитками! Все, от начала до конца, придумано! Какой-то обрывок веревки, дискета, договор с таиландской клиникой, причем ксерокопия – это не доказательства преступления! Это просто личные предметы альпинистов, которые говорят о чем угодно, но только не о преступлении!
– Именно о преступлении, инспектор! – заверил я. – Дискета с программой – разве не улика? А договор с медицинским центром на пластическую операцию? Разве вас не настораживает, что среди бела дня без видимых причин вдруг исчезли два опытных альпиниста?
– Спокойно! – остановил мое красноречие инспектор, вскидывая руку и показывая мне свою ладонь, словно штрафную карточку. – Следите за своей речью!
– У тебя больное воображение, парень! – произнес Креспи и опустил свою руку мне на плечо.
Я скинул руку американца, словно анаконду, упавшую на меня с дерева, и невольно попятился. Что ж, на «ты» так на «ты»…
– Сейчас, Гарри, ты озабочен чистотой рекламы «Треккинг», от которого тебе перепадет кусочек, и потому готов немного покривить душой.
– Спокойно, – еще раз произнес инспектор и поправил на голове берет. – Вы ведете себя вызывающе.
– Мне все понятно, – произнес я, глядя то на Креспи, то на инспектора. – Вы сговорились. Должен признать, неплохо…
– Что вы сказали? – вскинул густые черные брови инспектор. – Мы сговорились?
Он задел теменем заиндевевший потолок палатки, и ледяная пыль посыпалась за ворот его свитера. От этого почему-то мне стало холодно, хотя от спора я разогрелся, как в шезлонге на пляже в Майами.
– Инспектор, – стараясь погасить разгорающийся конфликт, сказал Креспи, – гипоксия иногда делает поступки альпинистов непредсказуемыми. Господин Ворохтин пережил на высоте двадцать две тысячи сильнейший стресс. Прошу вас снисходительно относиться к его словам. Я за него приношу вам свои извинения.
Инспектор стоял ко мне боком, постукивал пальцем по столу и смотрел себе под ноги. Руководитель американской экспедиции ублажал его самолюбие. Инспектор чувствовал себя значимой и уважаемой фигурой. Если бы я не произнес больше ни слова, инспектор остался бы удовлетворен примиренческим унижением Креспи. Но мой язык заворачивался во рту в трубочку от желания высказаться. Прекрасно понимая, что сам загружаю себя дурными проблемами, я все-таки выпалил: