За время краткой отсрочки придумать сносное решение так и не удалось, отсутствие ножа по-прежнему оставалось проблемой, грозившей большой бедой. Шак мог вытащить кусок железки руками, мог обработать рану огнем вместо специального лекарского раствора, мог изготовить почти стерильную повязку из относительно чистой рубахи Семиуна, смоченной собственной мочой, но удалить подвергшиеся гниению фрагменты плоти голыми руками, увы, не мог. Мелочь, проклятая мелочь подписала смертный приговор восемнадцатилетнему пареньку, юноше, которому бы жить да жить.
Внезапно в пугающую мелодию ночного леса вторгся какой-то посторонний звук, едва уловимый и поэтому не узнанный сразу, но очень-очень знакомый, который Шак обычно слышал по нескольку раз на дню. Бродяга вскочил на ноги и завертел головой, прислушиваясь то к вою зверья из чащи леса, то к завыванию ветра с пустынной дороги. Вскоре звук повторился. Шак узнал его, и перепачканное кровью и гарью лицо растянулось в широкой улыбке. Это был скрип разболтавшегося колеса или треснувшей рессоры, доживающей последнюю пару миль, а вслед за ним послышался свист кнута и недовольное конское ржание.
Конец ознакомительного фрагмента.