Его пальцы скользнули на грудь, легко, самым кончиком, тронули сосок, заставив меня судорожно вздохнуть. По короткому выдоху я поняла, что Мателлин усмехнулся. Он накрыл грудь ладонью, легко сжимая.
Не было ни одного торговца, покупателя или оценщика, кто не трогал бы мою грудь. Я знала много касаний: от грубых и болезненных до отвратительно-ласковых, нарочито осторожных, которые вызывали еще больше омерзения. Некоторые откровенно пытались возбудить, не понимая, что в этих прикосновениях нет ничего томительного. Ничего от чувственности. Только грязная похоть.
Прикосновения Мателлина не были похожи на те, другие. Не шли ни в какое сравнение с напором его сына. Он не пытался задавить силой или обмануть притворной лаской. Он касался так, будто имел на это полное право. Право, которое не надо утверждать, потому что оно непреложно. Я сама понимала это каким-то внутренним чутьем и едва не умирала от этой мысли. Каждое касание будто выжигало клеймо, посылало в мозг острый импульс, заставляющий осознавать, что япринадлежу ему. Гипноз, задающий установку.
Я вздрогнула, как от выстрела, услышав голос за спиной:
— Я рад одному: у моего сына очень хороший вкус. Я сам не выбрал бы лучше. Завтра поможешь мне принять ванну. Мне приятно смотреть на твою грудь. Потом вернешься к бару. Волосы больше не завязывать. Одевайся, и можешь уходить.
Варий сам вышел навстречу. Тяжело спускался с лестницы, вцепившись в перила и опираясь на трость, но лицо непритворно сияло.
— Квинт! Мальчик мой!
Я подскочил навстречу, чтобы сократить его страдания, обнял старика, хлопая по спине:
— Здравствуй, дядя.
Тот отстранился, голубые глаза метали молнии:
— Сколько раз просил не называть меня дядей!
Я лишь усмехнулся:
— Ладно! Ладно!
Мы поднялись в его приемную, где тут же подали кофе и жареные капанги. Варий причмокнул из узорной чашки, отставил на стол и подался вперед:
— Ну, огорчай старика. Утренний визит… Даже мое слабоумие не позволит подумать, что ты пришел лишь из родственных чувств.
Справедливый упрек. Старый хитрец! Всю жизнь изображает немощную развалину, чтобы оставаться в тени. Мне бы хоть часть его мудрости.
Оставалось лишь виниться: